Она выглядела достаточно здоровой и веселой. И бледной. Казалось, что ее не тошнило. Но сейчас же был вечер, а не утро. К тому же, Кора говорила, что это ощущение должно пройти через пару месяцев. А прошло два месяца с… Да, прошло два месяца. Она не выглядела пополневшей. Но прошло всего два месяца.

Этого не могло быть. Она выглядела прекрасной и пленительной. Это была зрелая красота и зрелое очарование. Но ей было всего тридцать шесть. Она все еще была в детородном возрасте. Она никогда не имела детей, - во всяком случае, он об этом не знал. Почему она забеременела сейчас? А почему бы и нет?

Такие вот противоречивые мысли бродили в его голове последние две недели. Они вмешивались в его сны – когда ему удавалось заснуть. Они не давали ему спать.

Он встретился с ней взглядом через всю комнату, что случалось крайне редко. Но вместо того, чтобы отвернуться, они продолжали смотреть друг на друга, словно ожидая, кто первым потеряет терпение. Она насмешливо подняла бровь.

Он презирал нерешительность. Если и было то, что не давало мужчине добиться успеха в бизнесе, то это была именно нерешительность, влекущая за собой ненужную осторожность и непонятные страхи и удерживающая от принятия необходимых решений. Он знал, что должен поговорить с ней. Времени почти не оставалось. Он должен был уже уехать в Мобли. Он должен сделать это в ближайшие дни.

Он обязан сначала поговорить с леди Стэплтон. Он не хотел…. он хотел сделать все, чтобы не делать того, что нужно было сделать. Но он не мог.

– Мэм, - он поклонился к ней. – Могу ли я пригласить Вас на следующий танец?

– Да, разумеется, мистер Доунс, – ответила она. Этот ее низкий бархатный голос всегда волновал его, несмотря на то, сколько раз он его слышал. – Это вальс и я знаю, что Вы прекрасно танцуете. – Она подала ему руку. Она была очень холодной.

– Как Вы поживаете, мэм? – спросил он, когда они заняли свои места на танцевальной площадке в ожидании начала музыки.

– Прекрасно, благодарю, мистер Доунс. – Ее духи навевали воспоминания.

Не стоило ходить вокруг да около, решил он, когда пианист начал играть и положил свою руку ей на талию, а другой рукой взял ее руку. И потом он просто задал вопрос.

– Вы ждете ребенка? – Его голос был настолько тихим, что он даже не был уверен в том, услышала ли она его.

Но она явно его услышала. Ей удалось почти сразу изобразить изумление и улыбнуться с жестоким презрением.

- Вы должно быть считаете себя чертовски хорошим любовником, мистер Доунс, - насмешливо заметила она. - Вы что так измеряете свой успех? У Вас куча бастардов живет в Бристоле?

Но сделала это недостаточно быстро. На долю секунды, – если бы он не смотрел на нее, то точно бы пропустил этот момент, - в ее взгляде было не только презрение. Там был страх, паника.

– Нет, – ответил он. – Но я считаю, что Вы от меня забеременели. – Теперь, когда слова были наконец произнесены и он увидел эту мимолетную реакцию, он почувствовал себя удивительно спокойным. Практически хладнокровным.

– Да неужели? – ответила она. - Вы понимаете, насколько абсурдно Ваше предположение, сэр? Знаете ли Вы сколько мне лет?

– Вы мне однажды сказали, – ответил он. – Я не верю, что Вы вышли из детородного возраста. Ведь так?

– Вы грубите, сэр, – таков был ее ответ. – Вы спрашиваете такое у женщины, практически незнакомки?

- Незнакомки, с которой я переспал два месяца назад, - заметил он. - Той, что родит ребенка через семь месяцев, если я не ошибаюсь.

Она улыбнулась ему – яркой, дружественной улыбкой, больше для других танцующих и смотрящих, нежели для него, подумал он.

– Вы, мистер Доунс, – ответила она, – можете убираться к черту.

– Однако я заметил, что Вы не сказали мне: нет, это неправда. Я такие вещи замечаю, мэм. Я был и все еще являюсь юристом. Вы что боитесь мне солгать? Скажите мне. Да или нет. Вы ждете ребенка?

– Но я не свидетель на слушании, мистер Доунс, – возразила она. – У меня нет ответов на Ваши вопросы. И я с презрением отношусь к Вашему обвинению, что я боюсь. Я не отвечу. Я так решила.

– Вы ходили к доктору? – спросил он.

Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

– Вы прекрасно вальсируете, мистер Доунс, – похвалила его Элен. – Я думаю это потому, что Вы такой крупный. Вам легко доверить вести в танце.

– Вы все еще страдаете от утренней тошноты? – снова задал он вопрос.

– Конечно, – отвечала она, – это не только Ваш размер, верно? Ведь нельзя же насладиться вальсом с быком. У Вас великолепное чувство ритма. – Ее улыбка стала неприятной.

- Я сам все узнаю завтра. Вы меня однажды приглашали пойти с Вами в галерею. Я согласен. Мы встретимся завтра утром. Мы договоримся обо всем сегодня вечером. Вы можете сказать об этом миссис Кросс, если пожелаете. Если же Вы не скажете, я приду завтра и сам сообщу миссис Кросс, что пришел обсудить Вашу беременность.

- Черт Вас побери, мистер Доунс, - резко бросила она. - У Вас манеры быка, хотя танцуете Вы прекрасно.

– Завтра утром, – напомнил он. – И если Вам придет в голову мысль взять с собой свою тетю, хочу Вас предупредить, что я все равно буду говорить с Вами откровенно. Я так полагаю, что она не в курсе?

– Убирайтесь к черту, – ответила она.

– Так как мы танцуем, чтобы получить удовольствие, я предлагаю Вам помолчать до конца танца. Я думаю, что нам больше нечего сказать друг другу до завтра, - заметил он.

- Как же ваши подчиненные должно быть ненавидят Вас, - ответила она. - Но я не одна из них, мистер Доунс. Я не подчиняюсь Вам. И я не поддамся Вашему шантажу.

– Правда? – Поинтересовался он. – Так Вы скажете миссис Кросс правду и прикажете вашему слуге отказать мне от дома завтра утром? Я думаю, что мне понравится помериться с ним силами.

– Черт вас побери, – сказала она снова. – Черт вас побери. Черт вас побери.

Никто из них ничего после этого не произнес ни слова. Когда музыка закончилась, он подвел ее к тете, постоял, обмениваясь с леди любезностями несколько минут, а потом перешел в другую часть комнаты.

Он чувствовал себя, как будто его подбросил бык, о котором она говорила, а после приземления он его растоптал. Значит, это правда. Он больше не должен уверять себя в том, что его подозрения абсурдны. Она не признала правду, но само отсутствие такого признания было достаточным доказательством.

Она была беременна. От него. Он почувствовал головокружение, как будто эта мысль только что пришла ему в голову.

Что к дьяволу они будут делать?

И почему он себя об этом спрашивает?

* * *

Она проклинала его всю ночь, которую провела без сна. Она разбила свое любимое блюдце, схватив его с комода и швырнув об дверь. Она думала назвать его лжецом, а тете сказать правду, хотя она хотела поехать куда-нибудь одна, чтобы никто не знал, а потом приказать Хоббсу отказать ему от дома.

Но он придет завтра утром, даже если она расскажет тете и Хоббс попытается его остановить. Она безмерно верила в силу и решительность Хоббса, но у нее было отвратительное ощущение, что Эдгара Доунса никто не остановит. Он придет и вытянет из нее правду, а потом примет на себя ответственность за ситуацию, что бы она ни делала.

Она не будет плясать под его дудку. Нет, не будет. Она не сомневалась, что он все спланирует до самой мельчайшей детали. Она не сомневалась, что он найдет ей безопасный и уютный дом, где она будет скрываться до родов, а потом найдет ребенку уважаемую семью. Он все это выполнит с профессиональной эффективностью и конфиденциальностью. Никто никогда не узнает правду. Никто никогда не узнает, что они были больше друг для друга, чем просто приятели. И он за все заплатит. Она в этом тоже не сомневалась. Ему отправят все счета.

Она не позволит этому случиться. Она будет кричать правду на крышах, пока не разрешит ему защитить ее репутацию и обеспечить ее безопасность. Уж лучше тогда она сохранит ребенка и возьмет его с собой, куда бы ни поехала, чем позволит ему хорошо скрыть само его существование.