"В комнате было человек шесть. Они разговаривали между собой, курили. Один о дочке своей говорил, мол, у нас в квартире детской обуви нет, чтоб он смог подобрать ее для дочки. Другой говорил, что ему эта квартира нравится – мы недавно сделали очень хороший ремонт, – сказал, что он здесь будет жить после всего. Они стали спорить. Третий сказал: "Нет, почему ты? У меня четверо детей. Как раз три комнаты. Это мне подходит. Сколько лет я ючусь бог знает где". А еще один говорит: "Ни тебе и ни тебе не достанется. Подожжем эту квартиру и уйдем" (17).

Хотя местная милиция палец о палец не ударила, чтобы пресечь кровопролитие, кое-кто из азербайджанцев пытался самостоятельно организовать помощь своим армянским соседям. Местные комсомольцы собирались небольшими группами и провожали армянские семьи в безопасное место -Дворец культуры на центральной площади (18). Некая женщина по фамилии Исмаилова стала на короткое время героиней советской прессы после того, как она приютила в своей квартире несколько армянских семей. Жена врача Натаван Тагиева вспоминала: "Мы жили в четырнадцатиэтажном доме вместе со многими армянскими семьями. На четырнадцатом этаже у нас жила армянская семья, мы их спрятали, никто из них не ночевал у себя дома. А в больнице люди сформировали группы наблюдателей, и ни один пациент не остался без охраны".

Вспышка кровавого насилия в Сумгаите имела одну мрачную сюрреалистическую особенность. Убийцам и грабителям зачастую было довольно затруднительно выявить врагов среди местных жителей. Советские армяне и азербайджанцы порой внешне очень похожи, в Сумгаите они разговаривали друг с другом на нейтральном русском языке, и к тому же многие армяне хорошо владели азербайджанским. Кое-кому из армян удалось спастись только потому, что они выдавали себя за азербайджанцев или русских, невольно выявляя совершенно абсурдную подоплеку этнического насилия.

Охотясь за армянами, разъяренные молодчики останавливали автобусы и автомобили, допытываясь, нет ли среди пассажиров армян. Чтобы отыскать армянина, они заставляли всех произносить слово "фундук" по-азербайджански. Считалось, что армяне не умеют правильно произнести начальный звук "ф", говоря вместо него "п". В одном дворе погромщики попали на "карасунк" – армянские сороковины, поминки по покойнику на сороковой день после его смерти. Единственным знаком к нападению на собравшихся за столом людей стал хлеб: по азербайджанским обычаям, на сороковинах хлеб не едят.

Эти тонкие различия являются примером того, что Михаил Игнатьев, позаимствовав термин у Фрейда, назвал "нарциссизмом мелких различий". Анализируя конфликт между сербами-христианами и хорватами-мусульманами, он пишет:

"Фрейд однажды заметил, что чем меньше различий между двумя народами, тем больший масштаб они принимают в их воображении. Он назвал это нарциссизмом мелких различий. Его проявление можно видеть в том, что враги нуждаются друг в друге для напоминания о своей истинной идентичности. Так, хорват – это некто, кто не является сербом. Серб – некто, кто не является хорватом. Без ненависти к другому не было бы определенного национального "я", достойного обожания и обожествления" (19).

В этом смысле сумгаитские погромы, можно сказать, породили цепную реакцию распада "советской" идентичности.

Медлительная реакция центра

Власти непростительно медленно реагировали на события. Баку находился всего в получасе езды от Сумгаита, но в течение нескольких часов никто не реагировал на происходящее. По словам Григория Харченко, одного из представителей Москвы, находившихся в то время в Азербайджане, "Горбачев совершенно не прав, когда говорит, что мы опоздали на три часа. Ничего подобного. Мы опоздали на сутки! Потому что мы целый день ждали, когда будет принято решение об отправке туда войск" (20).

Харченко и Филипп Бобков, заместитель председателя КГБ, были первыми советскими официальными лицами, которые вечером 28 февраля 1988 года поехали из Баку в Сумгаит. Харченко увидел нечто из ряда вон выходящее: разбитые витрины магазинов, остовы сгоревших троллейбусов и автомашин посреди улиц. Толпы разъяренных людей продолжали слоняться по городу. Вот что он вспоминает:

"Контролировать ситуацию было невозможно, потому что весь город был охвачен паникой. Повсюду толпы азербайджанцев, из дворов раздаются крики о помощи. У нас была охрана, и нас провели в одно местої Я не хочу показывать вам фотографии. Я просто их уничтожил. Но я собственными глазами видел растерзанные трупы, одно тело было все изрублено топором, ноги отрублены, руки, практически от тела ничего не осталось. Они собирали палую листву с земли, насыпали на трупы, потом сливали бензин из стоящих рядом машин и поджигали. Смотреть на эти трупы было страшно".

Бобков и Харченко сразу же решили, что для восстановления порядка нужно немедленно вводить в город войска. Но это было легче сказать, чем сделать. Лишь через несколько часов в Сумгаит прибыли полк внутренних войск и курсанты бакинской военной академии, сразу же столкнувшиеся с озлобленной толпой. Харченко вспоминает: "это были банды, готовые на все, они уже почувствовали вкус крови, и поняли, что отступать им уже некуда". Молодые солдаты получили из Москвы приказ стрелять холостыми, а не боевыми патронами. Участники уличных беспорядков забрасывали их бутылками с зажигательной смесью и наносили стальными заточками колотые удары по ногам. Около ста военнослужащих было ранено.

В понедельник 29 февраля в Кремле состоялось заседание Политбюро, на котором обсуждалась кризисная ситуация на Кавказе. Странно, но члены Политбюро долгое время обсуждали ситуацию в Армении, и лишь затем обратились к событиям в Сумгаите. Стенограмма этого заседания отражает лихорадочные попытки советских лидеров взять под контроль беспрецедентную ситуацию:

"[Дмитрий] ЯЗОВ [министр обороны]: Но Михаил Сергеевич [Горбачев], в Сумгаите надо вводить, если хотите, может не то слово, военное положение.

ГОРБАЧЕВ. Комендантский час.

ЯЗОВ. Надо твердо провести эту линию, Михаил Сергеевич, пока дальше не пошло. Надо ввести войска туда и наводить порядок. Это изолированно все-таки, это не Армения, где миллионы людей. Кстати говоря, это отрезвляюще подействует на других, наверняка.

ГОРБАЧЕВ. Александр Владимирович и Дмитрий Тимофеевич, вы имейте виду возможную ситуацию в Баку и в Ленинакане [город в Армении], и в этом городе, где армянский район…

[Виктор] ВЛАСОВ [Министр внутренних дел]. Кировабад [второй по величине город Азербайджана, ныне Гянджа].

ГОРБАЧЕВ. Кировабад.

ВЛАСОВ. Там били стекла и все такоеї

ГОРБАЧЕВ. Нужно учитывать, что еще не знают о том, что произошло в Сумгаите, а доходит это так, как снежный ком нарастает.

[Эдуард] ШЕВАРДНАДЗЕ. Это как сообщающийся сосуд. Если в Армении узнают о жертвах, то это может вызвать осложнение там.

[Александр] ЯКОВЛЕВ. Поскорее надо сообщить, что в связи с происшедшим в Сумгаите заведены уголовные дела, преступники арестованы. Это нужно, чтобы охладить страсти. В самом Сумгаите городская газета должна твердо и быстро это сказать.

ГОРБАЧЕВ. Главное, надо сейчас немедленно включить в борьбу с нарушителями общественного порядка рабочий класс, людей, дружинников. Это, я вам скажу, останавливает всякое хулиганье и экстремистов. Как в Алма-Ате тогда. Это очень важно. Военные вызывают обозление" (21)

Горбачев неохотно отнесся к идее послать в Сумгаит внутренние войска, но в конечном счете его убедили в необходимости присутствия в городе ограниченного воинского контингента и введения комендантского часа. Подобная нарочито сдержанная позиция Горбачева впоследствии вызвала у армян обиду и осуждение (22).

Судя по этой стенограмме, руководители страны были искренни в своем стремлении погасить кризис, но в то же время совершенно оторваны от реальности. Горбачев по-прежнему твердил о мобилизации "рабочего класса", хотя именно представители рабочего класса бесчинствовали на улицах Сумгаита, убивая людей и поджигая дома. И большую часть своего выступления на том заседании Политбюро он посвятил необходимости созыва большого партийного "пленума по национальному вопросу", на котором можно было бы заново сформулировать национальную политику Советского Союза – в то время как простые армяне и азербайджанцы уже подожгли погребальный костер советского интернационализма.