Только не говорите мне, что можно загнуться от скуки. Если бы это было правдой, то в Льеже я бы точно окочурился.

Льеж, конечно, очаровательный город, милый и все такое, но если торчишь в нем две недели, ничего не делая, он скоро становится нудным, как «Болеро» Равеля, исполняемое начинающим музыкантом. Так парижанин чувствует себя в любом провинциальном городе, хоть во французском, хоть в бельгийском, хоть в папуасском.

Пересмотрев все фильмы, перепробовав все марки пива, выкурив сигареты ста тридцати трех сортов и трахнув двух продавщиц универмага, одну официантку из ресторана и даму, торгующую пирожками на площади перед театром, я впал в такое же уныние, как бацилла Коха во флаконе стрептомицина.

Я, ребята, парюсь в этой дыре уже две недели и все время спрашиваю себя, какого черта тут торчу...

Я две недели читаю произведения моих коллег по "ФлЕв Нуар1 ". В них хоть что-то происходит! А моя жизнь остается пустынной, как пустыня Гоби! Я жду... Жду, обжираясь жареной картошкой и котлетами в томатном соусе – эти блюда здесь отлично готовят! Жду, читая газеты и развлекаясь с телками.

Время от времени я звоню в Париж Старику.

– Патрон, мои мозги уже начинают покрываться плесенью. Что мне делать?

– Ждать!

– Ладно...

Чего ждать? Он и сам толком не знает. В Германии назревает темная история, поставившая на уши все разведки Запада. Моя задача состоит в том, чтобы ждать в Льеже, потому что из этой норы могут выскочить кролики, на которых идет охота. Меня должны предупредить телефонным звонком. И тогда я начну действовать по разработанному плану.

А пока я жутко скучаю. Я стал чемпионом по зеванию во всех категорих.

Верх неприятностей – я начинаю толстеть. Оно и неудивительно – я выпиваю пару литров пива каждый день. Если я досижу в этой стране до конца года, то подам в отставку и стану выступать в цирке как «человек-гора». Всякий раз, когда мои глаза видят мое отражение в зеркале, я вспоминаю одного слона, который мне очень нравился. Глаза начинают скрываться за растолстевшими щеками. Когда я поднимаюсь по лестнице, а не на лифте, чтобы немного размяться, то начинаю пыхтеть, как старый поезд, подходящий к станции. Даже состав Страсбур – Париж и тот выглядит свежее меня.

Проснувшись в то утро, я констатирую, что на смену нудному мелкому дождику последних дней пришло симпатичное солнышко. Это немного веселит мою душу, потому что в отличие от Мегрэ я терпеть не могу дождь. Я из тех, кто считает, что солнце – самое прекрасное, что есть в мире.

В мою дверь стучат. Является официант с подносом, на котором стоит плотный завтрак.

– Поставь сюда, малыш, – говорю я ему, указывая на стол.

Мне больше не хочется обжираться. У меня такое ощущение, что я выздоровел после долгой болезни. Когда малый с острым носом и стеклянными глазами исчезает, я соскакиваю с кровати. Несколько гимнастических упражнений, чтобы разогреть мышцы.

Ну вот, теперь я готов к бою. Отдернув занавеску, я выглядываю на улицу и убеждаюсь, что погода действительно отличная.

До меня доносится веселый шум города: звон трамваев, крики бродячих торговцев, шаги... Все это создает радостную атмосферу.

Если вам кажется, что я впадаю в поэтический тон, посидите в бистро за углом, я ненадолго!

Я макаю в кофе намазанный маслом рогалик, когда мое внимание привлекает странный стеклянный блеск. Засекаю направление странного луча и констатирую, что идет он из номера, соседнего с моим. Окна моей и соседней комнат располагаются почти под прямым углом, потому что дом имеет как бы выступ посередине, что дает возможность наблюдать, что происходит у соседей.

Но сейчас увидеть ничего нельзя, потому что обитатель соседнего номера задернул шторы. Яркий блеск идет через щель между ними. Простая игра стекол. Я продолжаю завтракать, ломая себе голову над тем, как бы провести день, когда блеск начинается снова.

Вы меня спросите, почему я обращаю внимание на такие пустяки. Я и сам не знаю. Возможно, потому, что безделье, в котором я пребываю, заставляет меня находить интерес в мелочах, на которые в обычное время не обратил бы ни малейшего внимания. Кто знает?

Мне все-таки очень хочется выяснить, что же происходит в соседней комнате... Луч неподвижен, он яркий, почти слепящий. И все это из-за весеннего солнца, решившего посветить сегодня утром.

Я смотрю на стену, не переставая добросовестно жевать, и тут замечаю дырку, что бывает во всех отелях. Она наскоро залеплена пережеванной промокашкой.

Во всех гостиницах мира останавливаются одинокие субъекты, любящие подглядывать за чужой интимной жизнью. Это их способ познать подъем чувств. Они получают удовольствие через третьи лица, а в любви это весьма грустно.

При помощи пилки для ногтей я вынимаю затвердевшую бумагу, закрывающую отверстие, и прилипаю к нему глазом. Мне открывается вид мужика, сидящего к дырке в три четверти оборота.

Вышеуказанному субъекту лет сорок. Это красивый малый, немного излишне полноватый, изысканно одетый. У него начинающие седеть волосы, американские очки и опаловые запонки.

Я заметил это потому, что смотрю на его клешни, занятые в данный момент крайне странной операцией.

Вы сами посудите.

Перед этим малым лежит открытая коробочка с засахаренными фруктами. Рядом с ней маленькая кучка камушков, стоящих, по моей прикидке, не меньше сотни "кирпичей2 ", потому что эти самые камушки кажутся мне настоящими брильянтами. Или это очень хорошая имитация. Пробивающееся в щель между шторами солнце падает прямо на сверкающую кучу, а отраженные лучи попадают в окошко моей комнатенки.

Некоторое время я стою, задохнувшись от созерцания такого количества собранных вместе ценностей. Я никогда еще не видел такого количества брильянтов разом и редко – такие красивые.

Но мое восхищение быстро проходит при виде занятия, которому предается тип. Он берет из коробки засахаренные фрукты по одному и всовывает внутрь каждого по брильянту. После чего нажимает на фрукт, чтобы закрыть свое сокровище, поглаживает разрез, так что сахар его скрывает, и кладет фаршированный фрукт в коробочку с аккуратностью акушерки, кладущей новорожденного.