Есть профессии, недоступные женщинам. Профессия таксиста, например.

Когда баба садится за руль ради удовольствия, ее уже можно рассматривать как источник повышенной опасности, но когда она делает это своей работой, это все равно, как если бы я поступил в «Фоли Бержер» танцовщицей.

За рулем тачки, в которую я влезаю в этот раз, сидит толстая бабища – брюнетка с внешностью торгашки или содержательницы борделя.

Она встречает меня радостным:

– А вы француз, вы знаете?

– Знаю, – флегматично отвечаю я, – а вы, спорю, таксистка?

Она фыркает и объясняет, что села за руль после смерти мужа.

– Мне прооперировали живот, – говорит она, – и я не могу выполнять тяжелую работу.

Бесстыдство ее слов просто забавно. Какое мне дело, что ей разрезали брюхо? Опять эта старая потребность заинтересовывать людей чисто личными вопросами!

– Гоните быстрее, – прошу я.

– Вы торопитесь?

Кажется, с ней повторяется анекдот об идущем на рыбалку глухом.

– Я готова ехать быстро, – продолжает она, – только скажите куда.

Что-то у меня сегодня плохо варят мозги; надо сказать, что в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что я сейчас узнал!

– Улица Этюв, дом двадцать семь.

– Ладно... Отвезем вас туда.

Она меня туда, конечно, везет, но с риском для наших жизней. Это не женщина, а тайфун. На одном из поворотов заднее колесо выскакивает на тротуар и один край машины зависает в воздухе. Я вспоминаю, что в Бельгии нет водительских прав. Это все объясняет!

У меня замирает сердце, честное слово!

Эта поездка настоящий кошмар! Не хватало только тут расшибиться насмерть!

Наконец мы без повреждений прибываем по назначению, по крайней мере на улицу Этюв.

Моя доблестная водительница останавливает свою машину, от чего я влетаю в лобовое стекло.

– Э! – говорит она. – Какой номер вы сказали?

– Двадцать седьмой... Она косится на меня.

– А такого нет.

Я бросаю взгляд знатока на номера домов. Она права, маленькая улочка не доходит до дома двадцать семь...

Этот последний удар судьбы вызывает у меня желание совершить харакири... Во мне образуется большая пустота, которая начинает расширяться. Меня как будто пронзило огромное сверло... Мне все надоело... Мне вдруг становится наплевать на все! Ван Борен, Рибенс и прочие могут спокойно тлеть...

Я издаю вздох, способный по силе потягаться с муссоном.

– Отель «Тропик», – бормочу я, – и не надо гнать на ста десяти, времени у меня полно.

Ну вот, мои вещи уложены. Мне осталось только приказать спустить их вниз, потому что у меня самого сил на это нет. Я разбит, как девушка, которую изнасиловал полк казаков.

Такова жизнь! Иногда такое ощущение, что у тебя на плечах груз всего мира...

Я звоню и, ожидая коридорного, в последний раз припадаю глазом к дырке в стене. Это с нее начались все мои неприятности... Соседний номер теперь пуст. Только развороченная постель по-своему рассказывает о страсти любовников, занимавших эту комнату.

Наконец в дверь стучат. Я кричу, чтобы входили. За моим багажом пришел тот же коридорный, который относил на почту драгоценную посылку Ван Борена.

Он угодливо улыбается мне.

– Вы звонили, господин комиссар? И этот знает, кто я! Пора сваливать... А что касается этого звания, мне кажется, я его больше не заслуживаю.

– Да. Отнесите мои вещи вниз...

– Хорошо, господин комиссар. Он берет мой чемодан.

– Какая история, а? – говорит он. – Бедный месье Ван Борен... Как вы думаете, его убили? Мне хочется его задушить.

– Мне это неизвестно...

– А я думал, что дело ведете вы, – Он подмигивает – Я сказал себе...

Он ставит чемодан и показывает на дырку в стене.

– Я решил, что вы за ним следили... Снаружи-то это тоже делали...

Он снова берет чемодан и собирается уходить.

– Эй!

– Да, месье?

– Что вы имеете в виду, говоря: «Снаружи это тоже делали»?

У этого парня нюх на чаевые, как у бретонского спаниеля на бекасов. Я выкладываю перед ним крупную купюру.

Он убирает ее в карман молча, как будто это носовой платок, потом ставит чемодан на пол и садится на кровать.

– За Ван Бореном следили два дня... Я это сразу заметил.

– Правда? И кто за ним следил?

– Мужчина...

– В круглой шляпе, в плаще и с усами?

– Нет, этот приходил за его багажом. Я говорю о том, кто расспрашивал меня насчет посылки...

Я чувствую примерно то же, что парень, порвавший лотерейный билет, думая, что он ничего не выиграл, а потом сообразивший, что читал его вверх ногами.

Я хватаю его за грудки.

– Говорите!

Он не задает вопросов, зная, что меня интересует.

– Вчера, после обеда, после того как забрали багаж месье Ван Борена, пришел один мужчина... Он расспрашивал меня о нашем клиенте... Сказал, что из полиции...

– Сколько он тебе дал? Он пожимает плечами.

– О, господин комиссар! – И добавляет: – Пятьдесят франков.

– Что он хотел узнать?

– Клал ли Ван Борен что-нибудь в сейф отеля... Он хотел, чтобы я разузнал об этом без шума. Я разузнал и сказал, что не клал, но попросил меня отправить посылку на имя дамы, носящей ту же фамилию, что и он, и проживающей в Льеже...

– Ты ему это сказал?!

Я поднимаю лакея за полосатый жилет. Он бледнеет и вяло пытается вырваться.

– Но, господин комиссар, он мне сказал, что он полицейский!

На этого кретина, дающего вам самое фальшивое объяснение, которое только можно придумать, просто не хватает зла!

– Как он выглядел?

– Мужчина лет пятидесяти, говорит с немецким акцентом... Лысый...

– С каких это пор бельгийские полицейские разговаривают с немецким акцентом?

Он понимает, что дал маху, утверждая, будто думал, что разговаривал с полицейским, и отводит глаза.

– Ладно. Пятьдесят лет, лысый... Что дальше?

– Довольно полный, одет в черное...

– Это все, что он сказал?

– Да...

– Ладно, выноси мой багаж...

Приближается время отъезда.

Четверть часа спустя я сижу в большом зале вокзала, куда прибыл на полчаса раньше, чем нужно.

У меня в кармане лежит билет, и я стараюсь забыть историю Ван Борена, его друзей и знакомых... Нерешенные головоломки вредят здоровью...