"Гафса дуреха, - думала Филифьонка. - Глупая, ограниченная дамочка, которая не в состоянии думать ни о чем другом, кроме печенья и наволочек. И в цветах она тоже не разбирается. А меньше всего в моих ощущениях. Она сидит сейчас у себя дома и думает, что со мной никогда ничего не случалось. А ведь я каждый день переживаю конец света и все-таки продолжаю одеваться и раздеваться, есть и мыть посуду, принимать гостей, словно ничего и не происходит!"

Филифьонка высунула из-под одеяла мордочку, строго глянула в темноту и сказала: "Вы меня еще не знаете". Правда, неясно было, что она имеет в виду.

Затем она снова забралась под одеяло и зажала лапками уши.

А ветер все крепчал, и к часу ночи скорость его достигала сорока шести метров в секунду. Где-то около двух сдуло с крыши трубу, а часть ее осыпалась в печь. Через образовавшуюся в крыше дыру было видно темное ночное небо с пробегавшими по нему огромными тучами. Буря ворвалась в дом, и по комнатам закружились скатерти, занавески и фотографии родственников. Захлопали двери, попадали на пол картины. Весь дом словно ожил, повсюду раздавались шорохи, все вокруг звенело и громыхало.

Полуобезумевшая, в развевающейся юбке, Филифьонка стояла посреди гостиной, и в голове ее проносились бессвязные мысли: "Ну, вот. Теперь все пропало. Наконец-то. Теперь больше не нужно ждать..."

Она сняла телефонную трубку, чтобы позвонить Гафсе и сказать ей... да, да, что-нибудь такое, что раз и навсегда поставило бы ее на место. И сказать это спокойно, с чувством собственного превосходства.

Но трубка молчала, связь была прервана.

Она слышала лишь завывание бури и грохот осыпавшейся с крыши черепицы. "Если я поднимусь на чердак, ветер сорвет крышу, - думала Филифьонка. - А если спуститься в погреб, то на меня обрушится весь дом. В любом случае что-нибудь да случится".

Она схватила фарфорового котенка и крепко прижала его к груди. В этот миг сильный порыв ветра распахнул окно - и мелкие осколки стекла разлетелись по полу. Дождевой шквал ворвался в комнату и обрушился на мебель красного дерева, а очаровательный гипсовый хемуль рухнул со своего пьедестала и разбился. Со страшным звоном и грохотом ударилась о пол дедушкина люстра. Филифьонка слышала, как плачут и рыдают ее любимые вещи, увидела мелькнувшую в разбитом зеркале свою собственную бледную мордочку и, ни минуты не раздумывая, подбежала к окну и прыгнула во тьму.

И вот она сидит на песке, и мордочку ее омывает теплым дождем, и платье на ней трепещет и бьется, как парус на ветру.

Она крепко зажмурилась, она знала, что жизнь ее висит на волоске и ничто уже ее не спасет.

По-прежнему бушевала буря, грозная и неутомимая. Но не слышно было звуков, так ее напугавших, - всех этих шорохов, стонов, звона, треска... Опасность таилась внутри дома, а не вне его.

Филифьонка осторожно втянула в ноздри резкий запах гниющих водорослей и открыла глаза.

Вокруг нее была уже не та беспросветная тьма, что царила в гостиной.

Она видела, как волны бьются о берег, видела огонь маяка, неспешно совершающий свой ночной обход - вот, миновав ее, он прошелся над дюнами, исчез где-то за горизонтом и снова вернулся, он все кружил и кружил, этот неторопливый огонек, этот часовой, наблюдающий за штормом.

"Я раньше никогда не бывала одна ночью под открытым небом, - думала Филифьонка, - увидела бы меня моя мама..."

Она поползла навстречу ветру, в сторону берега, как можно дальше от дома. И по-прежнему в лапах у нее был фарфоровый котенок, ей было необходимо кого-то оберегать, о ком-то заботиться, это ее успокаивало. Теперь она видела, что все море покрыто белой пеной. Ветер, срезая гребни волн, уносил их к берегу, и влага висела у полосы прибоя, словно дымовая завеса. Филифьонка почувствовала на губах привкус соли.

За спиной у нее раздался треск и грохот, в доме что-то разбилось. Но Филифьонка не поворачивала головы. Она притаилась за большим камнем и всматривалась в ночную тьму широко раскрытыми глазами. Она уже не мерзла. И как ни странно, но она вдруг почувствовала себя в полной безопасности. Для Филифьонки это было довольно непривычное ощущение, и она находила его чрезвычайно приятным. Да и о чем ей теперь беспокоиться? Ведь катастрофа наконец-то произошла.

К утру буря утихла. Но Филифьонка едва ли это заметила, она сидела и размышляла о своей катастрофе и о своей мебели. Как теперь навести в доме порядок? Собственно говоря, с домом ничего особенного не случилось, не считая разрушенной трубы.

Но ее не покидала мысль, что это самое значительное событие в ее жизни. Оно ее потрясло, все в ней перевернуло, и Филифьонка не знала, как теперь себя вести, чтобы снова стать самой собой.

Она чувствовала, что та, прежняя Филифьонка, исчезла неизвестно куда, и даже не была уверена, что желает ее возвращения. А имущество той Филифьонки?..

Имущество, которое перебито, переломано, перепачкано сажей и залито водой... Неужто ей предстоит все это приводить в порядок, клеить, латать, искать недостающие куски, и так неделя за неделей...

Стирать, гладить, красить, огорчаясь при этом, что не каждую вещь удается починить, постоянно думая, что как ни старайся, а все равно останутся щели и трещины и что раньше все было намного красивее... А потом расставлять эту рухлядь на прежние места, в тех же самых мрачных комнатах, по-прежнему убеждая себя, что это и есть домашний уют...

- Нет, не хочу! - закричала Филифьонка, вставая на затекшие ноги. - Если я постараюсь сделать все в точности, как раньше, то я и сама стану точно такой же, как раньше. Я опять начну бояться... Я это чувствую. Тогда меня снова начнут преследовать циклоны, тайфуны, ураганы...

В первый раз она взглянула на дом. Он стоял целый и невредимый. То, что пострадало от непогоды и требовало ее заботы и внимания, находилось внутри дома.

Ни одна настоящая филифьонка ни за что не бросает на произвол судьбы свою чудесную, перешедшую к ней по наследству мебель.

- Мама сказала бы, что есть такое слово, как долг, - пробормотала Филифьонка.

Между тем наступило утро. Небо на востоке окрасилось в розовые тона. Ветры в испуге метались над морем, по небу носились обрывки туч. Откуда-то издалека доносились слабые раскаты грома.

Тревожное ожидание повисло в воздухе, и волны в замешательстве устремлялись то в одну, то в другую сторону. Филифьонка медлила.

И тут она увидела смерч.

Он был совершенно не похож на ее собственный смерч, тот, что представлялся ей в виде черного сверкающего водяного столба. Этот смерч был настоящим. И не черным, а светлым. Она увидела кружащееся облако, которое, закручиваясь в огромную спираль, становилось белым, как мел, в том месте, где поднималась вверх устремлявшаяся ему навстречу вода.

Этот смерч не ревел, не завывал и не несся с бешеной скоростью. Тихонько покачиваясь, он медленно и абсолютно бесшумно двигался в направлении берега, все больше и больше розовея под лучами восходящего солнца.

Вращаясь вокруг своей оси с необычайной быстротой, смерч все приближался и приближался...

Филифьонка была не в силах пошевелиться. Она стояла как вкопанная и прижимала к себе фарфорового котенка. "О моя чудесная, моя изумительная катастрофа..." - подумала она.

Смерч вышел на берег недалеко от Филифьонки. Мимо нее величественно проплыл белый вихрь, теперь уже в виде песчаного столба; без малейшего усилия он поднял в воздух крышу дома. Филифьонка увидела, как крыша взмыла вверх и исчезла. Она видела, как, кружась в воздухе, улетает ее мебель. Видела, как уносятся прямо в небо все ее безделушки, все ее вещицы: салфеточки, фотографии родственников, чайнички, бабушкин молочник, скатерти, вышитые шелком и серебряной нитью, - все, все, все! И она в восторге подумала: "О, как прекрасно! Что значит бедная маленькая Филифьонка по сравнению с великими силами природы? Что после этого здесь можно чинить! Ничего! Все в доме прибрано и выметено!"