– Сэм, прекрати.

– Что именно?

– Я не в том настроении.

Сэм раздраженно выдохнул.

– За каким чертом ты стоишь и пялишься на него? – спросил он после продолжительного молчания.

– Я не знаю.

– То есть, у нас появился ребенок, и я сразу стал пустым местом?

– Только не говори, что ревнуешь.

Вместо ответа он развернулся и пошел прочь.

– Итак, Хен, что привело тебя к нам? – спросил шеф Калкинс, когда на следующее утро я сел за его стол, чтобы заявить об исчезновении Сары.

Хотя я знал главу полиции Винегар-Бенда достаточно хорошо, друзьями я бы нас не назвал. Ему было известно про маму и папу. Большую часть работы во время расследования он выполнял сам, затравливая меня бесчисленными вопросами, словно вина за то, что они сделали, каким-то образом лежала на мне, или я должен был это предвидеть или остановить, или словно я что-то утаивал, или…

– Не знаю, с чего и начать, – нерешительно проговорил я.

– Тогда с самого начала и начинай, – предложил он. – Как вы там с Сэмом живете, нормально?

– Вроде бы.

– Нечасто тебя стало видно.

– Просто много работы, – ответил я.

– Сэм хороший парень, – заметил он.

– Это да.

Шеф Калкинс был лыс. На его блестящей макушке неизменно торчали солнцезащитные очки. Лицо у него было круглым, полным, мясистым, а карие бульдожьи глаза словно видели человека насквозь. Они смотрели не то чтобы недружелюбно – хотя умели быть и такими, – но сообщали, что повидали на свете практически все, однако не удивятся, если увидят нечто еще более неприглядное. Тем не менее, Калкинс был приятным в общении человеком и профессионалом своего дела, знал всех по именам, знал, кто где живет и к какой церкви приписан, кто закончил нашу местную школу, а кто недоучка, у кого имеются приводы, кого по субботам поколачивают спьяну мужья, кого ловили на воровстве во «Всегда экономь» и так далее.

– Так что тебе нужно? – спросил он.

– Я насчет Сары.

– Твоей сестры?

– Она теперь живет в Абердине. В субботу вечером она ушла и не вернулась.

– Хочешь подать заявление на ее розыск?

– Вот даже не знаю. Вообще, я скорее переживаю за ее сына.

– Он тоже пропал?

– Нет. Она его бросила.

Он откинулся в кресле, его рот сжался в мрачную линию. Он ничего пока что не говорил, ждал от меня подробностей.

– Ее сыну семь лет. Она оставила его дома совсем одного. Во вторник утром мне позвонила женщина, которая живет по соседству. Сказала, чтобы я приехал за ним, что я и сделал. С тех пор я оставил Саре примерно миллион голосовых сообщений, но она так и не перезвонила. Я не представляю ни где она, ни что теперь делать.

– Ее нет с субботнего вечера?

Я кивнул.

– И она оставила мальчика одного?

Я снова кивнул.

Он еще сильнее нахмурился. Потом выпрямился, положил руки на стол и сцепил пальцы в замок.

– И где он теперь?

– У нас с Сэмом.

У него стал такой вид, словно я вывалил на стол коровью лепешку и ткнул его в нее носом.

– Не люблю я, когда вмешивают детей, – в конце концов покачал головой он. – Дети это святое. С ними нельзя обращаться, как иногда обращаются. Меня оно всегда задевает. До самого сердца. Ты не знаешь, куда делась твоя сестра?

– Нет.

– Она встречается с кем-нибудь?

– Она не заходит, так что не знаю. У нее вечно то один, то другой. Я даже не знаю, кто отец Иши.

– Иши… это ее мальчик?

– Он Ишмаэль, но мы зовем его Иши.

– Он сейчас с тобой?

– Ждет за дверью.

Он тяжело вздохнул, достал пачку бумаги и карандаш, сделал пару заметок.

– Вот, что я сейчас сделаю, Хен, – наконец проговорил он. – Я позвоню в офис шерифа, введу их в курс дела. Кто знает, может у них есть какие зацепки. Есть мысли, куда она могла бы поехать?

– Вы же знаете Сару, – ответил я.

Этого объяснения было достаточно. Калкинс не раз забирал ее – за наркотики, бродяжничество, домогательство, проституцию. Сара могла быть с кем угодно и где угодно, в нашем штате, не в нашем – черт ее знает, куда она подевалась.

– Она ведь сейчас на условном сроке? – спросил он.

Я кивнул.

– И мы предполагаем, что она с кем-то сбежала? Все верно?

– Я не знаю, на что еще думать, – ответил я.

– Она могла ввязаться в какие-нибудь неприятности. Так бывает с теми, кто употребляет наркотики.

Я нахмурился. В его словах был резон. Перед моим мысленным взором возникла картинка: Сара, лежащая в канаве или в овраге где-то в лесу. Содрогнувшись, я отмел ее прочь.

– После того, как я дам делу ход, – сказал Калкинс, – сюда вмешается ДСЗ (департамент социальной защиты – прим. пер.). Ты как, готов заботиться об этом ребенке? Вы с Сэмом… живете там вместе… ты должен понимать, что людям все это не понравится.

Я ничего не сказал.

– Я не цепляю тебя, – прибавил Калкинс. – Но вы готовы ко всему этому?

– Наверное, – сказал я.

– ДСЗ начнет искать ближайшего родственника, какое-то место, куда можно пристроить ребенка. Этим ближайшим родственником окажешься ты. Тебе назначат испытательный срок, чтобы посмотреть, как у вас получается, как вы все уживаетесь, но решение останется за судом по делам несовершеннолетних, и очень может быть, что в итоге тебе придется судиться с сестрой за опеку.

– Хорошо, – сказал я, слегка ошарашенный количеством информации.

– Лучше убедись, Хен, правда ли тебе это нужно. Ребята из соцзащиты будут задавать вам с Сэмом вопросы, крутиться у вас и совать нос в ваши дела, и ты понимаешь, что я имею в виду.

Я ничего не ответил.

Работа в то утро у меня была только одна: двор мистера Коттона Пикла, большое, растянутое пространство на Восьмой улице. Пока я косил газон, Ишмаэль подбирал веточки, которые нападали с многочисленных деревьев мистера Коттона. Мы пропололи клумбу, которая шла параллельно крыльцу, подравняли траву возле подъездной дорожки и тротуара и подмели за собой.

Поскольку уже спустилась жара, я ходил с голым торсом, как и нравилось мистеру Коттону.

Иши, пока мы работали, молчал, погруженный в себя.

Коттон Пикл был местной знаменитостью. Тех, кто не знал о том, что он написал один из величайших в истории диско-хитов под названием «Я верю в буги», быстренько просвещали. Его песни исполняли, среди прочих, Донна Саммер и Лу Ролз, и в свое время он, очевидно, отменно играл на басу. Если его разговорить, он мог поведать, как одной – по-видимому, очень разнузданной – ночью в Атланте переспал со всей группой «KC and the Sunshine Band». В детали он особенно не вдавался, но там присутствовало большое количество ЛСД, а так же бэк-вокалист «Grateful Dead».

По крайней мере, так говорил Коттон Пикл. А он много чего говорил.

Когда мы закончили, я отправился к заднему крыльцу и зашел в дом. Ишмаэля я попросил ждать меня во дворе, потому что мистер Коттон, прославленный автор-песенник, был заодно старым развратником, о чем весь город тоже был в курсе. Время от времени он делал мне недвусмысленные предложения, обещая заплатить за определенного рода услуги – обычно за то, чтобы я ему подрочил после того, как помогу принять ванну. Брать деньги за подобные вещи было неправильно, но иногда из жалости к нему я разрешал уговорить себя на кое-какую «помощь». Мы, в принципе, никому не причиняли вреда. Поскольку он был парализован и прикован к инвалидному креслу, я не обращал внимания на его глупости. Большую часть времени дома находилась его сестра, так что его авансы давно стали достаточно робкими. Да и сложно было не испытывать жалость к человеку, вынужденному всю жизнь разгуливать с именем Коттон Пикл. Плюс у Коттона Пикла имелось свое обаяние.

Мистер Коттон сидел на террасе и наблюдал за нами через окно. Сквозь дверной проем виднелась гостиная, стены которой были увешены плакатами и золотыми пластинками.