- И что же, у Левицкого много ошибок?! - удивилась Марина.

- Да нет, э-э, только одна, но серьёзная - он пишет то, что думает...

- А-а, вот ты о чём... Знаешь, я уже однажды беседовала с его отцом, ведущим экономистом в системе нефтепереработки, и он уговорил Миню переписать и изменить акценты в сочинении на тему "Моя милиция меня бережёт", - она покачала головой и хмыкнула, видимо вспомнив содержание оригинала, - а что на этот раз?

- Экономист, говоришь? Так значит, на сей раз ты познакомишься заодно с семейными настроениями... Эта работа тоже не для дирекции и инспекции, опять выручай...

- А ведь мальчишка идёт на медаль. Представляешь, если в выпускном сочинении что-то подобное выкинет? Да, я посмотрю, что там. А тебе спасибо за исправления, ты меня здорово разгрузил, оценки я сама проставлю. Слушай, Ширинчик, так ты же минимум четыре раза в месяц сможешь помогать мне с диктантами и сочинениями, и тогда я в твоё отсутствие смогу чаще навещать своих девчонок, а? Буду тебе оставлять, хорошо?

- Конечно, золотко, даже с радостью. И время быстрей пробежит, да...

- Я люблю тебя, - она устроилась у него на коленях, обняла за шею и приблизила к его лицу свои заблестевшие глаза.

- И я тебя, мой добрый ангел, Санта Мария...

...Марина, хоть и бодрилась, но каждое свидание с любимым человеком под семейной крышей всё же омрачалось каким-то дискомфортом. Она не столько беспокоилась о возможном раскрытии их тайны, сколько испытывала уколы совести, когда осознавала, что ещё вчера право находиться в этой комнате, сидеть за этим столом, ласкать её в этой постели принадлежало отцу её детей, а сегодня... Нечто подобное она ощущала в детстве, когда запершись в своей комнате, вместо привычных школьных учебников - истории, географии и других извлекала из своего тайника в книжном шкафу томик Ги де Мопассана, утянутый из отцовского собрания, мысленно превращаясь попеременно в каждую из его знойных героинь, или внимательно разглядывала фигуру микеланджеловского Давида и ей подобные скульптуры и картины в заимствованном там же "Собрании сокровищ Музея Изобразительных искусств им. Пушкина".

Но вскоре, к счастью, обстоятельства изменились, и случилось это самым неожиданным образом.

Со своими коллегами в школе Марина поддерживала ровные служебные отношения, исключением являлась Зоя Павловна Горштейн, педагог математики, которая с первого знакомства и бесед поразила Марину сходством взглядов на жизнь, на профессию, даже на манеру одеваться. Её высказывания или замечания всегда отличались последовательностью и логикой, она умела как-то мягко ускользать от участия в мещанской болтовне и сплетнях любительниц "с благими намерениями" перемывать косточки общих знакомых. Хотя Зоя Павловна была на несколько лет старше, но тоже быстро узрела в Марине родственную душу, и с удовольствием общалась с ней без тени возрастного превосходства. По своим внешним данным она резко контрастировала с Мариной - была жгучей брюнеткой с формой носа, выдающей её иудейские корни, хотя бакинцы часто принимали её и за армянку, и только евреи безошибочно признавали в ней "свою".

Зоя Павловна была очень сдержанна в рассказах о своём прошлом, и лишь много позже Марине по отдельным эпизодам довелось узнать, как Зою, рождённую в марте 1941 года, русская бабушка по материнской линии вызволила из минского гетто, где умерла Зоина мать (еврейка по отцу), как в конце войны пришли "похоронки" на отца, погибшего при освобождении Праги, и на дедушку - из-под Берлина. Бабушка Настя умерла, когда Зоя училась на втором курсе Белорусского университета, пришлось переводиться на вечернее отделение и работать лаборантом в школьном физкабинете. Здесь же и познакомилась с приезжим бакинцем - инженером, сопровождавшим новое оборудование и приборы, изготовленные в Баку. Заканчивала уже Азербайджанский университет мужней женой.

Вот и сегодня подруги были настроены на лирический лад.

...- А фамилию я сохранила девичью - это ведь единственная память о родителях, и Саша мой не возражал... И всё у нас хорошо, вот только ребёночком Бог не наградил... Счастливая ты, Маринка...

- Что ты, Зоинька, ты же ещё совсем молодая, будут у тебя ещё детишки, верь мне, я ведь добрый ангел и Санта Мария, - вспомнила вдруг Марина, - да и "золотко" тоже...

-Эт-то что-то новое в жизни благородного семейства. И вообще, я смотрю, ты вроде в полёте в последнее время. Уж не подзалетела ли на радость своему повелителю?

- Ой, чур меня, чур меня! Да мне и на моих-то девчонок некогда взглянуть бывает. А тут ещё..., - Марина запнулась, а Зоя задержала пристальный взгляд на её мгновенно, как у всех белокожих, вспыхнувшем лице.

Они сидели в пустом классе во время совпавшего у обеих "окна" в расписании уроков; низкое осеннее солнце высвечивало в своих лучах броуново движение мириадов пылинок, внезапно исчезающих вместе с прячущимся за облачко солнцем.

- Так что "ещё", подруга, выкладывай, откровенность за откровенность...

Марина не столько в словах, сколько в пытливом обеспокоенном взгляде Зои почувствовала какую-то сестринскую участливость, открытость, как для исповеди, и она, сначала несмело, путаясь в причинах и следствиях, но постепенно всё спокойней и связней, в свойственной ей стройной манере поведала подруге о событиях давнего и последнего времени.

- Ты думаешь - это серьёзно? А может, просто временное увлечение?

- Зоя, разве я похожа на ветреную девицу? Да ведь за все годы замужества я ни разу даже не взглянула ни на кого, хотя мой муж чуть ли не каждый буквальный взгляд на мужчину готов считать за измену, но я привыкла... Нет, Зоинька, это моя воплощённая мечта, и пусть будет, что будет... Только с ним я полноценный человек... и женщина..., она снова зарделась и опустила глаза.

Зоя Павловна молчала, глядя в окно, казалось, что её мысли витали где-то далеко-далеко. Так оно, в сущности, и было - в эти секунды, именно в прямой связи с разговором, она увидела жаркое тропическое солнце и синюю гладь океана на другой стороне "шарика". Она встала и начала прохаживаться по извечному учительскому маршруту перед классной доской, отчего её слова стали больше походить на бесспорную аксиому.