Курс Маленкова, поддержанный на сессии Верховного Совета СССР в августе 1953 года, был выражением чисто экономических требований к фактически военной организации всей жизни государства. Так, в отношении к подсобному хозяйству произошла подлинная революция.

Отныне подсобное хозяйство рассматривалось не как нежелательное явление, которое следует всячески искоренять, а наоборот политика запретов сменилась политикой поощрения.

Колхозникам давалось право пользоваться выпасами и сенокосными угодьями. Короче говоря, допускались и даже впервые после НЭПа стимулировались несоциалистические формы хозяйствования. Удушающей деревню политике пришел конец. Частный сектор получал законные права, монополии государства больше не было. В ближайшие пять лет подворья и усадьбы колхозников обеспечили более половины всего производства мяса в стране, треть молока, овощей, картофеля, шерсти, свыше 90 процентов яиц.

Частник показывал свою экономическую состоятельность, но при этом он был колхозником, то есть был включен в общественное производство. Здесь было налицо противостояние интересов.

А Маленков шел еще дальше, стремясь вообще децентрализовать управление аграрным сектором, предоставить колхозам экономическую самостоятельность. Во главу угла ставились экономические законы. Отныне сельское хозяйство рассматривалось как важнейшая отрасль экономики, а не только как источник дешевых ресурсов для индустрии. Сельскому хозяйству предусматривались крупные инвестиции.

Внимание к русской деревне, которая, надрываясь, вынесла два катастрофически трудных груза — индустриализацию страны и войну, было характерным для маленковского курса. Американский историк Грант по этому поводу заметил, что в русской истории было всего три периода, когда русский мужик мог вздохнуть полной грудью — это столыпинские реформы, НЭП и маленковский период.

Однако многое в деревне еще оставалось «сталинским», колхозники были прочно прикреплены к своим колхозам и не имели права выходить из них.

Сегодня невозможно угадать, чем мог увенчаться курс Маленкова, если бы он был доведен до конца.

Но до конца он не мог быть доведен, так как против председателя совета Министров довольно быстро сложился блок могущественных оппонентов: руководителей Вооруженных сил и оборонной промышленности, которые не захотели перераспределять бюджет в пользу села и легкой промышленности.

Сопротивление Маленкову было вызвано объективными причинами, а не злым умыслом Хрущева, генералов и министров ВПК.

Во-первых, шла «холодная война», она требовала колоссальных расходов. Во-вторых, вся система управления сохранилась в прежнем виде. В этом плане фактически мало что изменилось со времен «построения социализма в одной отдельно взятой стране». Как всегда, России (и СССР) не хватало средств на реализацию двух важнейших функций — полнокровного экономического развития и эффективной обороны.

Исторический выбор оказался не в пользу Маленкова.

Принято считать, что «большой волкодав» просто-напросто сожрал своего собрата, который оказался более слабым.

Хрущев в отличие от Маленкова подошел к проблеме вполне в духе «законов социализма», в духе сталинской индустриализации, а если брать в исторической широте — то в духе всего развития русской аграрной цивилизации, стремившейся из-за скудости средств к территориальной экспансии на пределе своих сил.

Хрущев ударными темпами повел политику индустриализации в сельском хозяйстве, перекинул все силы на освоение целинных земель. Фактически он уходил от решения проблемы, выдавая этот отход за прогрессивное решение.

В 1955 году Маленков оставил пост руководителя правительства, став вице-премьером.

У Хрущева развязались руки и, как ему тогда казалось, ничто и никто не сможет воспрепятствовать проведению реформы в стране. Ему было не занимать воли, энергии, силы. Не хватало только одного: система власти в стране была построена для других задач.

Попытавшись изменить систему, внедряя совнархозы, сокращая армию и вооружение, сменяя руководителей, Хрущев в конце концов истощил свои силы. Его историческое время кончилось.

В Кремле воцарились Леонид Брежнев и Алексей Косыгин. За первым стояли партаппарат и армия, за вторым — экономика. Все начиналось сначала: с одной стороны — аппарат, созданный для управления мобилизационной экономикой методами неэкономического принуждения, с другой — сама экономика, требующая исполнения своих законов.

Как известно, косыгинские реформы окончились ничем. Кстати, окружение Брежнева терпеть не могло премьера.

Далее — Юрий Андропов, Константин Черненко, Михаил Горбачев.

Андропов сказал: «Мы не знаем общества, в котором живем».

Черненко вообще свой короткий век просидел в Кремле молча.

Горбачев начал с антиалкогольной кампании, ускорения промышленности, зачистки брежневских кадров. Толку было мало. Он вывел войска из Афганистана. Затем понял, что надо что-то делать со всей системой управления, решил выбить из нее стержень — партийное руководство. И лишенная скреп партаппарата, система рухнула.

Борьба за власть в Кремле окончилась всеобщим поражением.

Нынешняя Россия — это уже другая страна, с другими целями и задачами. Но у президента, как и у царя, и у генсека, в руках вновь воссозданная традиционная аппаратная система управления, армия и госбезопасность.

В новой картине все старое, кроме экономики. Но сумеет ли новая экономическая элита сформировать договорные отношения между населением и властью?

До сих пор население служило тягловой силой государства, терпело власть и не видело в ней ничего для себя хорошего.

Страна с такими взаимоотношениями населения и власти мучилась и не жила по-человечески.

Еще одна аналогия возникает, когда мы начинаем искать в отечественной истории соответствия нынешней ситуации. И быстро находим их в имперском предвоенном (до 1914) и военном периоде.

Как только влияние российских экономических сил стало реальным, они потребовали от бюрократии и военных полноправного участия в управлении страной. Особенно это проявилось в организации частным капиталом военно-промышленных комитетов. Эти комитеты фактически взяли на себя значительную часть властных полномочий правительства, а их лидеры (А. Гучков и другие) стали идеологами Февральской революции.

Один из руководителей Центрального ВПК, выдающийся инженер Петр Пальчинский был организатором деятельности комитетов, а в Февральской революции взял на себя роль организатора действий по захвату власти в Петрограде.

О фигуре Пальчинского, как о ярчайшем выразителе воли промышленников, говорит еще один факт. Во время майского кризиса 1917 года, когда военный министр А. И. Гучков подал в отставку, главнокомандующий М. В. Алексеев по согласованию с командующими всех фронтов предложил две кандидатуры на этот пост: Пальчинского и Керенского. Первого — как экономического лидера, второго — как политического.

Русская история в этот момент оказалась на роковой развилке. И прошла ее, свернув в сторону Керенского, слабого и случайного человека.

Потом пришли Ленин, Сталин, Маленков, Хрущев…

Вот таким нам представляется алгоритм борьбы за власть в России без малого за сто лет.

Иностранцев в Петербурге всегда было больше, чем во всей остальной России, причем они старались сохранить свою культуру. Все они были разной веры. В брак вступали в основном не с русскими, чтобы не переходить в православие, а между своими. В результате возникло совершенно неповторимое общество со светской психологией, не относящееся к какой-либо одной вере. А вот уже эта прослойка вступала в брак и с русскими, в результате чего петербуржцы стали вовсе ни на кого не похожими. Коренные петербуржцы являют собой генеалогически уникальное смешение Востока и Запада, нигде больше не повторяющийся гибрид. (Материалы Первого международного генеалогического коллоквиума. 2000 г.).