Очень чутко относится рыба к содержанию в воде кислорода: та же сардина немедленно меняет место обитания, если процент кислорода в воде понизился.

Тунцы же — рыба, которую мы идем искать, — болезненно реагируют на изменение температуры воды и солености. Маловероятно, например, обнаружить тунцов в открытых океанических водах, где температура понизилась до плюс шестнадцати — восемнадцати градусов.

Рыбаки, особенно тунцеловы, должны отлично знать гидрологическую характеристику промыслового района. Если сельдь, морского окуня, скумбрию, ставриду, треску, сардину и некоторые другие виды промысловых рыб рыбаки успешно находят с помощью специальных поисковых приборов, то тунцов ни эхолотом, ни фишлупой в водной толще не обнаружишь. Ведь они скороходы. Если сардина или ставрида перемещается с места на место большими плотными косяками и медленно, то косяки тунцов очень разрежены и мчатся со скоростью до 20–30 миль в час.

Электрический глаз эхолота не успевает их заметить. Прибор не «пишет» рыбу.

Так как же искать тунцов?

Выше говорилось, что тунцеловы должны отлично знать, что из себя представляет промысловый район. Поэтому наше поисковое судно, которое послали в далекие широты, чтобы найти тунцов, делает трансатлантический разрез. Сделать разрез — это значит провести серию наблюдений, станций, расположенных по прямой линии с интервалами через определенное расстояние. Серия станций, разрезов позволяет познакомиться с водной массой района: определить содержание в воде солей, кислорода, фосфора, а также температуру на разных глубинах.

Нелегко в штормовую погоду тралить рыбу: судно валится то на один, то на другой борт, и палуба то взлетает к самым тучам, то черпает пенную холодную воду. Но рыбаки «Олекмы» умелы и сноровисты. Трал за тралом уходит в воду и возвращается на судно с морскими обитателями — рыбами, раками, крабами.

Нам важно разыскать в океане воды с наиболее благоприятными условиями, при которых бурно развивается жизнь. Тепло, свет, кислород, соответствующее количество минеральных солей, растворенных в воде, способствуют развитию мельчайших одноклеточных водорослей — фитопланктона. Там, где имеется фитопланктон, появляется масса мельчайших живых существ, пожирающих одноклеточные водоросли, — зоопланктон. А зоопланктон привлекает к себе мальков, личинок и мелких стайных рыб. За рыбами охотятся косяки тунцов. Сюда тунцы приходят кормиться. Тут мы ставим ярусы и вылавливаем их…

Вот так и находим тунцов.

В том районе, где мы работаем сейчас, кислорода и фосфора маловато. Здесь мало фитопланктона и зоопланктона, почти нет мальков. Сюда тунцы не придут. Здесь им голодно.

Через каждые два градуса на карте, что составляет сто двадцать миль в натуре, — станция. Они чередуются одна за другой: два градуса, сто двадцать миль, двенадцать часов хода — станция. И снова: градусы, мили, часы — станция, станция… Ночь ли, день ли, обед ли или ужин — через определенное время теплоход останавливается, и вахтенный штурман извещает по радио:

— Внимание, станция!

Во время станции мы с Жаровым ловим специальными сетями планктон и рыбьих мальков, Коля Хлыстов с Валентином Брянцевым измеряют температуру и берут пробы воды с различных глубин, от одного до тысячи метров.

Первыми начинаем работать мы с Виктором. Сначала добываем ихтиопланктон — рыбьи личинки, мальки. Для этого к металлическому тросу на расстоянии в пятьдесят метров друг от друга прикрепляются три конусообразные ихтиопланктонные сети-сачки, сшитые из крепчайшего шелк-полотна. Сетки опускаются в воду и буксируются за судном; одна на глубине в 150, другая в 50 метров, а третья около самой поверхности воды. Буксировка длится десять минут. Мельчайшие живые организмы, зоопланктон, фильтруются сквозь сито, а те животные, что покрупнее, и, в частности, мальки рыб остаются в сетке, — они попадают в металлический, с сетчатым дном стакан, которым оканчивается сачок.

— Ну как, можно? — спрашивает Владик Терехов, судовой мастер по добыче рыбы, который стоит у лебедки.

— Давай! — командует Жаров. И я бросаю прикрепленную к тросу-ваеру первую сеть за борт.

Владик включает лебедку, барабан сматывает с себя стальной тяжелый трос, который, увлекая за собой одну за другой сети, исчезает в воде. Чтобы трос с сетями не попал под винт, судно во время траления ихтиопланктона делает «циркуляцию» — все время идет по окружности.

— Стоп! — поднимает Жаров руку.

Владик ставит лебедку на стопор и подходит к нам. Все трое мы стоим у борта и смотрим в воду — там, вытянувшись конусом, мчится около самой поверхности верхняя сетка. В ее широко раскрытый зев врываются тугие струи воды, бьются в сито, бурлят в прозрачном шелковом сачке. Виктор с тревогой смотрит на сеть — только бы не лопнула, не оторвалась.

Ночью ихтиопланктонная сеть кажется наполненной не водой, а полыхающим серебристо-голубым пламенем. Голубой свет бьется, мечется в сетке. Кажется, что ловим мы не мальков, а лунный свет, который трепещет, колеблется в волнах… Но это все-таки не лунный свет, а особые морские организмы набились в нашу сетку и распространяют вокруг себя яркое холодное свечение.

Взглянув на часы, Жаров кричит вахтенному штурману:

— Стопорьте машину!

Теплоход замедляет свой бег. Владик включает лебедку и вытягивает ваер вместе с сетками на палубу. Теперь нужно очень осторожно извлечь улов и поместить его в банки с раствором формалина. Для каждой сетки — своя банка. Ведь каждая сеть принесла улов со своего горизонта, со своего океанского этажа. Три сетки — три этажа. И на каждом этаже свои обитатели. Ну-ка, кто там попался в наши сети? Виктор снимает крышку металлического стакана, и в банку шлепается шевелящаяся серо-красная масса. Очутившись в воде, масса распадается на маленьких живых существ: рыбьи мальки, рачки, медузы. Все это микроскопическое зверье носится, мечется в банке.

— Ишь, разбегались, — говорит заинтересовавшийся нашим уловом боцман. — Вот я в книжке читал, что один чудак, Банбад, что ли, на плотике от Африки до Америки плыл. И питался всякой ерундой. Говорит, что и планктон есть можно, что он вкусный. Попробовать бы, а?

— Не Банбад, а Бомбар, — поправляет боцмана Виктор и опасливо отодвигает в сторону банку с планктоном. А потом поясняет: — Это верно. И Бомбар, и знаменитый норвежский путешественник Тур Хейердал, который тоже плавал на плоту через океан, утверждают, что планктон не особенно вкусен, но очень питателен. Ведь в планктонных организмах содержится до пятидесяти — шестидесяти процентов жира. Между прочим, американцы уже пробуют добывать планктон в промышленных целях. Из него получаются очень неплохие продукты, напоминающие по вкусу крабов.

Убрав сетки и улов, мы идем с Жаровым к глубоководной лебедке. На тросике, перекинутом через блок-счетчик, уже подвешена другая сеть, похожая на ихтиопланктонную, но меньшего размера. Сшита она из более плотного сетчатого полотна. В нее попадаются и те организмы, которые обычно проскальзывают через сито ихтиопланктонной сети… Этой сеткой мы облавливаем зоопланктон с глубины от ста метров до поверхности воды. Сетка опускается на глубину сто метров, а потом поднимается.

На этот раз нам попался огромный зубастый морской угорь. Извиваясь, он долго прыгал по палубе — угри очень живучи, — пока не попал в холодильную камеру. Угря заморозили, чтобы привезти в порт, в музей института.

Вылив в бутылку из металлического стаканчика улов, я уступаю место Хлыстову и Брянцеву, а сам спешу в лабораторию, чтобы повнимательнее рассмотреть содержимое банок.

— Личинку угря выловили! — такими словами встречает меня Виктор.