– У нас тут все по-простому, без удобств.

Маша взяла чашку и, обжигая руки, поставила ее на траву.

При свете костра блики жирного навара искрились и дрожали на поверхности ухи, сваренной Митей с редким мастерством.

Все по очереди занимали гостью рыбацкими рассказами и дружно смеялись. Особенно оживлен был Никита Кириллович. Он радовался и появлению Маши на стане, и той новости, которую принесла она. Он полулежал на земле в привычной и удобной позе, опираясь на локоть, и Маша все время смотрела на него, для него говорила и смеялась.

– Ты, Никита, расскажи доктору, как тебя щука водила, – предложил рыбак с бородой.

– Ох, и история же! – рассмеялся Митя. – Напиши в газету – не поверят!

Никита Кириллович начал рассказывать.

– Выехал я на реку, бросил блесну. – Он на мгновение остановился и, обращаясь к Маше, пояснил: – Блесна – это рыбка, сделанная из меди, с крючком, на конце бечевы находится. Чтобы слышать, как играет блесна, рыбаки берут шнур в зубы и закидывают за ухо. Так я и сделал. А свободный конец бечевы привязал к носу лодки. Еду. Вдруг бечеву с силой сорвало с уха, вырвало из зубов. Она натянулась, и лодку потащило против течения. Я догадался, что на блесну попалась щука. Попробовал подтянуть и втащить в лодку. Не тут-то было. Лодка маленькая, а щука попалась не меньше тридцати килограммов – по силе чую. Вот она и тащила мою лодку против течения, потом отцепилась. Утром ее дед Пантелей дохлую подобрал, с вывороченными кишками.

Старик вскочил и, размахивая руками, заговорил:

– За всю жизнь такой щучины не видел. Ох, велика! Два пуда с гаком! Кишки все напрочь выворочены!

Как ни хорош был этот теплый весенний вечер на рыбацком стане, рыбакам пора было отдыхать, а Маше идти домой. Со страхом вглядываясь в темноту, она нерешительно начала собираться. Но рыбаки наперебой стали предлагать ей остаться до утра.

– Завтра при вас закинем первый невод! На счастье! – обещал старик Пантелей.

– В избушке у нас просторно! – уговаривал Митя. – А завтра поутру из колхоза приедут за рыбой, с ними и уедете, что зря ноги ломать!

Молчал только Никита Кириллович. Но ему больше, чем другим, хотелось, чтобы Маша не уходила. Как хорошо было бы просидеть с ней ночь у костра, слышать ее голос, чувствовать, что она тут, рядом.

И опять повезло в этот вечер Никите Кирилловичу. Маша согласилась остаться на стане.

Он повел ее показывать избушку. Нагибаясь, Маша вошла в дверь и остановилась в темноте. Когда Никита Кириллович зажег лампу, Маша удивилась, что в избушке так просторно и чисто. Стояли небольшой стол, табуретка. Вдоль стен, как полки в купе поезда, тянулись нары. Маша села на нижние нары, и рука нащупала книгу. Она поднесла ее к свету. Это был учебник зоологии.

– Кто это читает? – спросила она.

Никита Кириллович присел около Маши.

– Я читаю, – ответил он.

Маша перелистала несколько страниц, заметила пометки на полях книги.

– Конспектируете?

– К экзаменам готовлюсь.

– К каким экзаменам? – с недоумением спросила Маша.

– Учусь я заочно, Мария Владимировна, в рыбопромышленном институте.

– И мне ничего не говорили, – с упреком сказала она.

– Похвастаться нечем, – усмехнулся Никита Кириллович, – всего-навсего на второй курс перебрался.

Маша положила книгу на прежнее место и покачала головой.

– Нет, можно и похвастаться, Никита Кириллович. Заочно трудно учиться, надо иметь большую силу воли… У вас большая сила воли?

– Силы воли для учения у меня вполне достаточно, а вот времени не хватает…

Они вышли из избушки, заглянули в ледник, в сарайчик, заполненный пустыми бочками и кадками с солью. Потом спустились к реке. Никита Кириллович зажег спичку, и прыгающий огонек осветил невод, сохнущий на вешалах.

Давно уже крепким сном спали рыбаки на жестких нарах и вечер сменила глубокая темная ночь. У костра сидели Маша и Никита Кириллович.

Они рассказывали друг другу о себе. И если бы рассвет опоздал на сутки, темы не были бы исчерпаны и усталость не склонила бы ни ее, ни его.

Теперь Маша знала, что родился Никита Кириллович в Семи Братьях, в детстве потерял родителей и с тринадцати лет вступил на самостоятельный путь. Он учился и одновременно работал в школе истопником, водовозом, сторожем. Рыбная ловля была его страстью с детских лет. Свободное время он просиживал с удочкой на берегу, плел морды из тальника и ставил их на ночь. Его очень интересовала жизнь рыб. Он перечитывал все брошюры и учебники, которые были в школьной библиотеке, и с детских лет определил свое будущее.

Еще до восхода солнца, в неприветливом утреннем полумраке, Никита Кириллович проводил Машу до трактовой дороги. Они обменялись крепким рукопожатием, и Маша взглянула в глаза Никиты Кирилловича так глубоко, что опять забыла обо всем, кроме него. И он ответил ей долгим молчаливым взглядом. Но она не разгадала, что сказали его глаза.

Отсверкал свежей зеленью капризный молодой май, промелькнул душистый, цветастый июнь, и наступила знойная середина лета – июль, пора созревания.

После экзаменов Саня уезжала на рудник. Вслед за ней на все лето к дедушке на пасеку собирался Федя.

Для того, кто жаждет встреч, два километра не расстояние, и потому прощались они спокойно, уверенные в том, что лето проведут вместе. Оба были в отличном настроении. Экзаменационная сессия прошла хорошо, дела шли успешно. И все это светлое, радостное еще ярче освещалось большой первой любовью.

– Ну, Санюшка, звонок! Жди меня послезавтра, – сказал Федя, спускаясь с лестницы зеленого, горячего от солнца вагона. Стоя на земле, он любовался светлым сиянием ее волос, ласковыми глазами, издали почти темными от больших зрачков, и тонкими, чуть тронутыми загаром руками.

И все же, когда поезд, набирая скорость, стал уходить и уходить вдаль, сердце дрогнуло и сжалось у Феди оттого, что в городе в этот день не будет Сани.

Он перепрыгнул через рельсы и в раздумье направился к зданию вокзала.

В воздухе зашипело, защелкало, и шепелявый голос сказал из репродуктора:

– Граждане пассажиры! На первый путь прибывает поезд номер сорок два. Поезд следует Москва – Владивосток.

Федя остановился на перроне около пышной, многоцветной клумбы и решил дождаться прихода поезда. Он любил вокзальную суету и всегда с интересом наблюдал за людьми, выходящими из вагонов. Он никогда еще далеко не ездил, и пассажиры из Москвы, Ленинграда, Киева, казалось, привозили с собой частичку того неизвестного, что лежало за тысячи километров. Вдали по голубому небу растекалась дымовая полоска, и сейчас же из-за депо показался паровоз. За ним весело и легко катились широкие зеленоватые вагоны, поблескивая металлическими креплениями и солнцем, множество раз отраженным в стеклянных квадратах окон.

Поезд остановился. На мгновение стало тихо, а затем воздух наполнился шумом, говором, визгом тележек, нагруженных тюками и ящиками. Перрон наводнился людьми. Одни торопились на посадку, другие выбегали из вагонов в ресторан, за кипятком и просто на прогулку.

Неожиданно в толпе людей Федя увидел похудевшего и оживленного Игоря Пересветова. Он почти волоком тащил по асфальту тяжелый чемодан.

– Гей, дружище! – крикнул Федя и бросился к нему.

Друзья, не замечая никого и ничего, обнимались, хлопали друг друга по плечам, по спинам и хохотали до слез.

Федю поразила перемена во внешности Игоря. Он раздался в плечах, лицо удлинилось, стало строже, над губой золотился пушок. И глаза, прежде чуть сонные, всегда немного прикрытые веками, будто глядящие только в себя, теперь смотрели открыто, с любопытством. Но что осталось в нем прежним и казалось Феде трогательно милым и детским – это те же чуть заметные веснушки на носу и стриженые волосы, такой же полувоенный костюм и сапоги, в которых Федя привык видеть его с детских лет.