– Агриппина Федоровна, – с улыбкой говорит Новиков, – вы хотели говорить о любви.

– Да, да, – поспешно отвечает она, – поговорим о любви. Я не собираюсь читать вам лекции на эту тему и даже брать на себя какое-то вводное слово к беседе. Я думаю, что вы сами зададите те вопросы, которые вас волнуют, и мы совместно попытаемся их разрешить.

Снова становится напряженно-тихо. Вопросы у каждого есть, но никто не решается заговорить первым. Наконец в кресле поднимается Новиков. Все поворачивают головы в сторону Феди и с любопытством смотрят на него.

Новиков, отчаянно жестикулируя руками, что бывает с ним в минуты смущения, говорит:

– В нашем классе есть ученик, который дружит с девочкой, своей сверстницей из другой школы. Они дружат давно, с пятого класса. Но ей приходится дружбу свою от матери скрывать. Не дай бог, если мальчишка этот зайдет к ним в дом: мать считает это неудобным. Вот они и скрывают от всех свои отношения, встречаются не дома, не в обществе друзей и родителей, а где-нибудь на улице.

Шум покрывает последние слова Новикова. Раздаются возгласы:

– Многие учителя так же относятся к дружбе девочек с мальчиками!

– Но я не об этом хочу сказать. Говорить я не умею, все вокруг да около, – отчаянно жестикулирует Новиков. – Я хочу сказать вот о чем. Нередко взрослые говорят нам: «Вам надо учиться, а не романы разводить». А учиться мы будем очень долго. Я, например, убежден, что учиться буду до старости. Следовательно…

Бурный смех прерывает слова Феди.

– Ты полюбишь в возрасте Мазепы, – спокойно и мрачно говорит Сафронов.

Стася прикладывает руку к груди и с замиранием сердца, вся подавшись вперед, смотрит на Новикова. Он говорит то, что волнует ее: в самом деле, когда же можно любить?

– Ну и что же вы думаете по этому поводу? – с явным любопытством спрашивает Новикова Агриппина Федоровна.

– Я думаю вот что, – отвечает Новиков, – любить можно всегда, потому что в каждом возрасте своя любовь. Любовь шестнадцатилетнего парнишки очень простая и хорошая любовь, она совсем, наверное, не такая, как в двадцать лет, мне даже не хочется называть ее любовью, мы потому в своей среде и говорим не «любить», а «дружить». Лев Толстой в «Детстве» описывает, как Николенька влюбился в Катеньку. И какими хорошими словами описывает он это чувство. А Наташа, Соня, Николай в «Войне и мире»?

– Правильно! – шумно поддерживают Федю.

– А у Алексея Толстого в «Детстве Никиты»? – краснея, говорит Чернилин. – Никита тоже влюбляется в девочку, и автор не порицает его.

– Маркс в свою будущую жену Женни фон Вестфален влюбился юношей, – мрачно вставляет Сафронов.

– Вы как будто не кончили своей мысли, Новиков, – говорит Агриппина Федоровна, обращаясь к Феде.

– Я убежден, что любить можно всегда. Кому это дано, как Льву Толстому, с пяти лет, кому в шестнадцать, а кому и в шестьдесят, как Мазепе… – продолжал Федя.

– «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны», – громко запел Чернилин.

Все засмеялись, засмеялась и Агриппина Федоровна.

– Вы кончили? – спросила она Новикова.

– Да, но мне хочется знать ваше мнение, Агриппина Федоровна.

– Правы вы, Федя. Это чувство дается каждому в разное время. Но я решительно против, когда чувство это превращает вас в рабов своих и вы начинаете жить только им, забывая другие высокие, благородные цели. А такие случаи бывают довольно часто. С таким чувством нужно бороться вам самим в первую очередь, родителям, учителям и друзьям – во вторую. Это замечательное чувство любви или дружбы, как вы его называете, должно возвышать вас.

– А если это чувство без взаимности? – равнодушно спросила Вера, и по тону ее голоса все поняли, что говорила она не о себе.

– На то даны человеку разум и воля. Надо управлять собой, – сказала Агриппина Федоровна.

– «Учитесь властвовать собой», – снова пропел Чернилин.

Но на этот раз никто уже не засмеялся.

– А если невозможно? – вдруг против воли вырвалось у Стаси. Она покраснела и опустила голову.

Агриппина Федоровна, казалось, только этого и ждала.

– Невозможно?! – горячо воскликнула она и вышла на середину комнаты.

– Некогда дочери Маркса дали отцу заполнить анкету. Среди других вопросов там был и такой: «Ваше представление о несчастье». Маркс ответил: «Подчинение». Да, слепое подчинение человеку или чувству – это величайшее несчастье. Возможно, Маркс имел в виду что-нибудь другое, но мне думается, и то подчинение, о котором я говорю, также несчастье… Нет ничего хуже, когда человек не в силах противопоставить свою волю увлечениям, которые вредят ему. Люди сильные, цельные умеют управлять собой, и ваш долг учиться у них этому.

Юноша Карл Маркс горячо любил свою невесту Женни фон Вестфален. Это не было случайным, мимолетным увлечением. Нет, то была настоящая любовь, которую пронес он через всю жизнь, до старости. Тем не менее еще тогда, когда Женни была невестой Маркса, он уехал на долгие годы учиться, найдя в себе силы разлучиться с ней.

Агриппина Федоровна взяла со стола книгу в синем переплете и открыла ее.

– Вот что пишет молодой Маркс отцу: «Когда я покидал вас, для меня открылся новый мир, мир любви, к тому же вначале страстной, безнадежной любви. Даже путешествие в Берлин, которое при других обстоятельствах привело бы меня в величайший восторг, побудило бы к созерцанию природы, разожгло бы жажду жизни, оставило меня холодным. Оно меня только расстроило, ибо увиденные мною скалы были не более круты и смелы, чем мои чувства, обширные города не более оживленны, чем моя кровь, обеды в трактире не более обильны и удобоваримы, чем уносимые мной груды фантазий, и, наконец, искусство не так красиво, как Женни».

Агриппина Федоровна оторвалась от книги и посмотрела внимательно на ребят. «Может быть, это слишком сложно для них? – подумала она и сама себе ответила: – Нет, все это им понятно!»

– И вот Маркс, – продолжала Фадеева, – победил в себе тоску. Он учился и жил далеко от Женни, от отца, которого тоже горячо любил. Что же давало силы молодому Марксу управлять собой? Дело в том, друзья мои, что Маркс глубоко чувствовал и понимал с самых молодых лет свой общественный долг и ставил его выше личных переживаний. Человек живет в обществе, и обществу он обязан в первую очередь. Поймите, прочувствуйте это! Не ради пустой формальности требуют от вас, чтобы вы учились – и учились хорошо. Это ваша святая обязанность. Вы не имеете морального права замыкаться в узком мирке личных переживаний. Вы должны постигать мудрость природы, силу человеческой мысли. Вы обязаны помогать родителям, трудиться с коллективом, помогать товарищам. Если сегодня вы не сумели преодолеть свое увлечение, завтра вы не сумеете противостоять чувству зависти, через год – алчности, лени, лжи… Безволие приводит к тому, что люди становятся антиобщественными и обрекают себя на одиночество. И потому-то, как вы учитесь: плохо или хорошо, – это не ваше личное дело, как вы любите и кого – это тоже не только ваше личное дело. Вы живете в коллективе, и коллектив отвечает за вас, так же как каждый из вас отвечает за коллектив.

Агриппина Федоровна старалась не глядеть на Стасю, но говорила главным образом для нее, и все, не исключая Стаси, понимали это.

– Агриппина Федоровна, – сказал нерешительно Чернилин. – Агриппина Федоровна, – повторил он, по школьной привычке поднимая над головой руку. – Что же мы должны делать с теми, кто из-за безволия легко поддается порокам? Ну, скажем, комсомольца исключать из своей среды? Ну, скажем…

– Надо следить, Боря, за своей речью, – с улыбкой сказала Фадеева. – Зачем вам понадобилось «ну, скажем» после каждой фразы? – Она помолчала, хотела еще что-то сказать Чернилину, но раздумала и обратилась ко всем сразу: – Что вы думаете по этому поводу?

Снова встал Новиков.

– Исключить из комсомола легче всего, труднее помочь человеку освободиться от недостатков. В этом-то основная роль комсомола. А ты сразу – исключать, – с упреком закончил он, обращаясь к Чернилину.