За те три недели, что он провел на борту корабля хадров, ему случалось видеть Рыжего и его помощников лишь мельком - расстояние, разделяющее их, было слишком велико. Теперь Блейд обратил внимание, что глава клана принарядился: браслеты на всех четырех руках были серебряными, а не бронзовыми, и пояс украшала вышивка перламутром. Глаза у него поблескивали видно, он успел основательно приложиться к кувшину.

- Вот, - Рыжий ткнул пальцем в широкую грудь своего нового матроса, Носач. Никогда такого не видел - ни на Восточном Архипелаге, ни на Южных островах.

Он уставился на Грудастую, словно приглашая ее подивиться на этакое чудо природы. Женщина брезгливо поджала губы.

- Двурукий, голый... - голос у нее оказался басистый и густой. Никогда бы не пустила двурукого на свой корабль. Мразь какая!

- Не судите и судимы не будете, - произнес Блейд, стараясь выдавить милую улыбку. Мохнатая дама, однако, осталась непреклонной.

- Умничает, хрыло, - сердито произнесла она. - Все они такие умники... только и зиркают, как бы обобрать честного хадра. Ладно, - она еще раз окатила Блейда ледяным взглядом, и повернулась к Рыжему, - пусть пьет и жрет, но ко мне на борт - ни ногой!

- Да он - смирный парень, - встрял за честь команды Лысак. - И работящий, клянусь Китом-прародителем!

- Пусть и работает при ваших нужниках, - сурово отрезала Грудастая, - а свои мы сами вычистим!

- Да смирный он и почти непьющий, - продолжал отстаивать достоинства Блейда Лысак. - Ну че плохого, если народ поглядит на него да повеселится?

Старшая клана Каракатицы уставилась на Лысака холодными глазами.

- Если хочешь, парень, можешь сегодня ночевать с этим уродом. Расчавкал?

Лысак сник и рассыпался в извинениях. Блейд, усмехаясь про себя нравная дамочка! - отошел и уселся у нагретой солнцем деревянной стены надстройки, где хранились гарпуны, колотушки, топорики и остальное промысловое снаряжение. Он не хотел никому мешать или, тем более, послужить причиной раздора, он закусит, сделает глоток-другой местного виски - с чисто исследовательской целью, понаблюдает за нравами хадров и мирно отправится в постель. Более умеренную программу было трудно вообразить.

Высокие чины удалились в сторону кормовой надстройки женского корабля. Солнце село, и на палубах зажгли сотни факелов и плошек с китовым жиром; в почти безветренном воздухе они горели ярким немигающим пламенем. Из камбузов поплыли запахи жареного китового мяса и рыбы, три или четыре самодеятельных оркестра начали наяривать на горнах и рожках зажигательные мелодии и хадры пустились в пляс, время от времени прикладываясь к кувшинам со спиртным. Блейд заметил, что то одна, то другая парочка спускаются вниз, в жилые кубрики - видимо, из соображений благопристойности. Во всяком случае, на палубе никто не валялся.

Он поел ароматного мяса с приправой из терпких водорослей, глотнул спотыкаловки - этот напиток действительно напоминал неплохое ячменное виски и, полюбовавшись на причудливые тени танцующих, метавшиеся в полумраке, на мирное звездное небо и океан, отливающий алыми отблесками в свете факелов, отправился спать.

Койка его, однако, была занята. В кубрике парила темнота, и Блейд лишь кончиками пальцев нащупал чье-то мохнатое плечо. Он замер, пытаясь на слух определить свободное место, но со всех сторон доносились тяжкие вздохи и сопенье - хадры работали с тем же усердием, как и при разделке китовых туш. Не желая смущать сопалатников, Блейд пожал плечами и вернулся наверх, к оружейной кладовой. Веки его смыкались; он забрался внутрь, выбрал колотушку помассивнее, примостил под голову и уснул.

Тут его и обнаружил Крепыш - через три или четыре часа. Праздник был еще в самом разгаре; его участники, отдав положенное естеству, теперь пили и гуляли без помех. Те, кто помоложе, сраженные любовными утехами и огненной спотыкаловкой, уже рухнули в койки; настоящие бойцы пока держались на ногах и добирали остатки. Танцевать не мог никто, так что хадры устроились компаниями вдоль бортов, пели песни, похожие на свист океанского ветра, болтали, хихикали и время от времени прикладывались к постепенно пустеющим кувшинам.

- В-вот ты г-где, Носач! - Крепыш ухватил Блейда за руку и стал тянуть наружу из мрака кладовой. - Пйдем! С-с-спыты-кловки ще ц-целое м-море! И д-девочки! Что... что надо... Пйдем!

Потянувшись, Блейд обнаружил, что совсем не хочет спать. Он выбрался за Крепышом на палубу; тот вцепился в его руку - не то от избытка дружеских чувств, не то пытаясь сохранить равновесие - и настойчиво тянул к сходням. Перебравшись на борт соседнего корабля, Блейд вдруг хлопнул себя по лбу и остановился.

- Эй, приятель, так мы не договаривались, - он слегка тряхнул Крепыша. - Дама, что командует этим броненосцем, запретила мне появляться на своей территории!

- Да ну? - матрос с удивлением воззрился на него. - В вот ак-кулий п-потрох! Хрылятина поганая! А т-ты наплюй, Н-носач! Наплюй-и в-все! - он шаркнул ногой, словно растирая по палубе плевок.

- Что-то ты расхрабрился, парень, - с усмешкой заметил Блейд. - Смотри - она тебя одной грудью придавит.

- М-меня? - Крепыш попытался выпрямиться, однако ноги его разъезжались. - Д-да я... д-да ты... д-да мы ее... - он задумался на миг, потом с неожиданной энергией потащил Блейда вперед - Пойдем! П-плевать! Хр-хр-хрылятина... задница пр-пр-тухшая... Не боись... Ррразберемся...

Он бормотал еще что-то, и Блейд, решив, что Грудастой сейчас не до них, перестал сопротивляться. В конце концов, Крепыш был единственным существом в этом мире, с которым его связывало нечто похожее на дружбу, не мог же он просто оставить хмельного моряка у трапа, чтобы тот сверзился в воду.

Итак, Блейд последовал за ним на правый борт, где у перевернутой шлюпки расположилась компания самых выносливых его соседей по кубрику: Пегий и Канат с Бородой. Пегий, впрочем, уже спал, умостив голову на коленях своей дородной подружки, но остальные двое еще держались, прислонившись спинами к лодке. Их приятельницы, тоже изрядно хлебнувшие, хихикали и перешептывались, с интересом поглядывая на двурукого великана, которого приволок Крепыш.

- В-вот, п-прив-вел, - заявил тот, шлепнувшись рядом с женщинами. Эт-то наш Н-н-сач... с да-а-альних остр-вов... Он с-сам не знает, от-к-куда... Н-но пар-рень ха-а-ароший...

Крепыш потянулся к кувшину, покачал его, потом дернул за ручки второй и третий. Видимо, не один не оправдал его надежд.

- В-все выл-лакали, ак-кулья тр-буха? - возмущенно вопросил он. - А за Н-но-сача чего в-вы-пьем? Дер... дерм-мдавы! - Секунду-другую матрос напряженно размышлял, потом хлопнул Блейда по голому колену: - Сл-сл-шай, Н-сач... Буудь др-гм... У мня... в с-стун... с-тнд... сууу-ндучке, - наконец с усилием вымолвил он, - кух-шинчк... на в-вся-кий ссслу-чай... Пр-неси... И ник-кому ни зв-вука!

Не споря, Блейд поднялся и пошел к сходням, провожаемый заботливым напутствием Крепыша:

- Т-ты поп... поп-робуй, чего бер-решь... В дргом... кух-шинчке.. кр-раска...

Он прихватил масляный светильник и спустился вниз. В кубрике пустовала половина коек; в остальных раскатисто храпели и посвистывали носами хадры. Блейд подошел к лежбищу Крепыша и откинул крышку объемистого сундучка; у задней его стенки в плотном строю торчали не две, а пять запечатанных глиняных фляг - четыре маленьких и одна побольше, кварты на полторы. С минуту он сосредоточенно созерцал их, потом догадался, что в маленьких кувшинчиках хранятся краски четырех цветов - для разрисовки тенгов. В большом, следовательно, было спиртное.

Блейд, однако, решил удостовериться. Он сломал восковую печать, вытащил пробку, понюхал и хлебнул. Спотыкаловка была отменной! Не французский коньяк, конечно, но не хуже шотландского виски! Он снова хлебнул и продолжил это занятие, взбираясь по крутому трапу на палубу. В конце концов, ему надо было слегка расслабиться - и не стоило терять время, пока праведник, таившийся в его душе, не объявил выпивку смертным грехом.