— Тогда вам придется оставить в счет уплаты своего коня, — надменно сообщил хозяин.

— Я что, тебе еще и должен остался?! — возмутился Моррель. — И сколько, интересно?

— Тридцать золотых.

— Сколько?! Да вся твоя корчма столько не стоит! Короче так. Если ты не хочешь неприятностей, ты сейчас без всякой платы подаешь мне завтрак. А когда я соберусь отсюда уехать, ты меня спокойно проводишь и вежливо помашешь мне вслед ручкой.

— Да я сейчас своих холопов кликну! С дубьем!

— Давай, — пожал плечами Моррель и, молниеносно выхватив откуда-то из рукава нож, приставил его к горлу хозяина. — Ну, что же ты? Давай, зови, и я увижу, какого цвета у тебя потроха. Но прежде, чем ты примешь решение, скажи мне, ты вообще знаешь, кто я такой? — хозяин побагровел и упрямо сжал губы. — Понятно. Не знаешь. Ну так я тебе представлюсь. Перед тобой, гад, стоит никто иной, как Моррель. Полагаю, это имя тебе о чем-нибудь говорит? — судя по тому, как побледнел и опал с лица хозяин, имя говорило. И еще как. — Будем дальше обострять отношения? — хозяин отступил на шаг и резко помотал головой. — Я так и думал. Завтракать в твоем клоповнике мне уже расхотелось… но вот деньги на дорогу все еще нужны. Так что давай, выкладывай золотые. Штук пять, не больше, этого мне вполне хватит, я же не вымогатель… А теперь стой на месте и не рыпайся, пока я не уеду. Впрочем, если твоим холопам все-таки захочется на тот свет, посылай их за мной следом. В таком деле я всегда рад поспособствовать. И им, и тебе тоже, кстати.

Хозяин безропотно отдал золото, и благоразумно не двигался с места еще минут 20 после того, как наглый постоялец уехал. Кому охота было связываться со знаменитым Моррелем, авантюристом, безбашенным дуэлянтом и незаконным родственником самого Фроррена? С этим жестоким, хладнокровным и не ведающим страха файерном? Разумеется, никому. И холопов с дубьем посылать за ним вслед было просто бессмысленно.

…Надо сказать, что про отсутствие всегда хорошего аппетита Моррель просто наврал. Воспользовавшись испугом хозяина, он просто решил немного разжиться деньгами и уехать раньше, чем появиться кто-нибудь, кто мог бы помешать столь славному предприятию. Поэтому спешился Моррель только тогда, когда отъехал от корчмы на приличное расстояние. Поскольку похмелье постепенно уже начало проходить, в голове у файерна, наконец, прояснилось. Во всяком случае настолько, чтобы вспомнить, что едва успев вылезти из одной авантюры, он уже ввязался в следующую. Правда, в чем она заключалась, Моррель выудить из памяти никак не мог. Файерн нахмурился, пораскинул мозгами и решил обследовать собственную сумку на предмет какой-нибудь подсказки по этому поводу. Надо сказать, что его поиски сразу же увенчались успехом. Он вытащил из сумки мятый, заляпанный грязью свиток и внимательно погрузился в его изучение. Странно. Какого небельса его понесло заключать идиотский договор о помощи кому бы то ни было? Ему что, делать больше нечего, кроме как изображать из себя спасителя бельсов? Однако, дойдя до фразы о предлагаемом вознаграждении, файерн пересмотрел собственные взгляды. Теперь он вспомнил, на какую наживку клюнул. Моррель еще раз перечел свиток, сунул его в карман кожаной куртки и направил коня на север. Асмодей так Асмодей. В конце концов, эта работа не хуже любой другой. Нужно было только найти Лесс. И уговорить ее составить ему компанию. Во-первых, потому, что их приглашали поучаствовать в приключении обоих, а во-вторых, никому кроме нее Моррель прикрывать собственную спину не доверил бы никогда в жизни.

Да, кстати, не мешало бы и к Фроррену заскочить по дороге. Вдруг удастся денег у него прихватить? Или оружием лишним разжиться? Или (если ничего другого не получится) хоть настроение испортить этому надутому типу? С тех самых пор, как они встретились, это было одним из любимых развлечений Морреля.

Оскаленная морда была близко. Слишком близко, чтобы можно было думать о сопротивлении. Безумные рыжие глаза, вздыбившаяся на загривке шерсть, широкие лапы, втоптавшие в окровавленный песок ее обессиленное тело… Лесс попыталась сплести какое-нибудь заклинание, но руки не слушались. Она не могла ни двигаться, ни говорить. Жуткое, отчаянное нежелание умирать пронзило её насквозь, однако чудовищу, похоже, было на это наплевать. Ощеренная зубами пасть наклонилась ещё ниже и… Лесс проснулась.

Пульс сумасшедшей птицей бился в горле, на висках выступил холодный пот, а дыхание было прерывистым и тяжёлым, словно после хорошей пробежки. Лесс сползла с постели, подошла к стоявшей в углу бочке и решительно окунула голову в ледяную воду. Б-р-р-р!! Приснится же такое… Лесс вздохнула, открыла ставни и выглянула в окно, пытаясь определить, который час. Солнце только-только скрылось за горизонтом и рыжевато-оранжевое небо еще даже не начало темнеть. Не мудрено, что ей всякие кошмары снятся! А чего ещё она хотела? Нечего засыпать так рано. Лесс оглянулась на собственную смятую постель, но возвращаться досматривать сны как-то не тянуло. Сны ей, обычно, снились поганые. Лесс, оделась, натянула сапоги и открыла дверь. И, как всегда, сразу же увидела начинающийся прямо за своим порогом лес. Темный, скрипящий и печальный, он, казалось, каждый раз напоминал ей о том, кто она. И в чем ее предназначение. Лесс нахмурилась. Да шло бы оно к небельсам, такое предназначение! Не надо ей было этого! Ни за какие деньги! Однако Судьба, похоже, рассудила по-своему.

Кто бы мог подумать, что перебрав множество измерений, Лесс окажется в таком, где лешие — редкая раса, находящаяся на грани вымирания! Судьба, порой, преподносит слишком жестокие сюрпризы. Скажи Лесс кто-нибудь, всего лет пять назад, что подобные измерения вообще существуют, она бы засмеяла такого фантазера! В ее родном мире все было с точностью до наоборот. Там леших было слишком много. Настолько, что даже леса хватало не на всех. Лешие уходили в торговлю, в армию, куда угодно… старые законы отменялись, и всерьез встал вопрос об ограничении рождаемости… Лесс сухо усмехнулась. Когда-то ей повезло. Она родилась в обеспеченной семье, и ей с рождения принадлежала целая роща. Однако сохранить свое наследство Лесс не сумела. Белоствольный самец с яркими оранжевыми глазами наплел такой паутины на ее ветви, что она сама отдала ему свою рощу. Абсолютно потеряв чувство реальности и опасности, влюбленная по уши, Лесс не захотела никого слушать. И получила урок. Сполна. Жестокий, болезненный и совершенно непоправимый. Ее просто выкинули. А понравившийся ей самец привел в ее рощу совершенно другую самку.

Лесс зло сжала губы. В тот момент она просто возненавидела его. И еще долго не могла забыть его предательства. Да и как это можно забыть? Эту ложь, это лицемерие, это великосветское величие? Эту привычку высокомерно приказывать? Этот взгляд сверху вниз? Снисходительный, брезгливо подающий милостыню, заставляющий чувствовать себя грязным беспородным щенком, который должен лизать хозяйские ботинки просто за то, что его соизволили заметить. И не пнуть. Властители, как же Лесс желала отомстить когда-то любимому ею самцу! И как переживала, не зная, как это сделать! Разве можно было ударить его так же болезненно? Разве можно было заставить его испытать то, что испытала она? Горечь, разочарование, отчаяние и унизительное осознание собственной ненужности?

После этого предательства Лесс стала другой. Юная, романтичная лешачиха озлобилась, стала циничной, стервозной и постепенно начала презрительно относиться ко всем самцам. Да и к самкам, собственно, тоже. Но что еще хуже — находясь в растрепанных чувствах, и совершенно не соображая, что она делает, Лесс дала клятву. Ту самую. Лесс поклялась своей сущностью, что отомстит. А когда опомнилась — было уже поздно. Слова были произнесены и оценены. Властители приняли ее клятву. И теперь, если она ее не выполнит, с ней случиться самое страшное, что вообще может случиться с лешим — она никогда не возродиться вновь в дереве. Когда до Лесс дошло, что она сделала, она разрыдалась. И потом рыдала не раз и не два. Молила Властителей, просила о снисхождении и пыталась хоть как-то исполнить свою клятву. Однако в тот момент Лесс не могла даже придумать достойной мести, а не то, что воплотить ее в жизнь. А потом… потом накал эмоций прошел, оставив после себя опустошенность и злость на саму себя за глупые слова клятвы. Тогда Лесс пообещала себе, что больше не позволит эмоциям разрушать свою жизнь. Но было поздно. Клятва уже была произнесена. И пусть Лесс давно уже ничего не чувствовала к предавшему ее когда-то самцу, это не меняло ее обязательств перед Властителями.