Виктор Попов

НАУКА ПРЕДАННОСТИ

Красный спиртовый столбик на градуснике за окном ползет и ползет вниз, а переведешь с него взгляд, и перед тобой - кипень цветущей смородины.

Метеорологи предупредили: ночью заморозок. И люди толпятся на крыльце совхозной конторы, с тревогой оглядывают смородиновые плантации: вдруг да на самом деле мороз побьет цвет.

А в угловом кабинете высокий, плотный человек наклоняется к микрофону и очень внятно говорит:

- Повторяю: начинайте дымить. Как слышите? Прием.

- Спасете? - пожалуй, я не спрашивал, а утверждал.

- Смотря какой мороз... - голос тихий и усталый.

И тут же снова резко и властно: - Ехать надо!

- Не доверяете?

- Доверяю. Как себе доверяю, без этого работа - не работа. Но ведь душа-ю болит.

Вечереет в горах. Деревья, облепившие склоны, теряют очертания, заслоняются темнотой. Сергей, директорский шофер, его вечный и верный спутник, включает фары.

Едем, молчим. Я думаю: "Сколько же ты одолел километров по этим склонам, сколько ненастий перенес, сколько надеялся и сколько разуверился? Ты, директор плодосовхоза "Мичуринец" Иван Алексеевич Яркий, человек, который, по собственным словам, и свет-то божий увидел случайно? Какова она, мера твоего труда, твоего нервного напряжения и твоей отдачи?"

ЧЕЛОВЕК,

РОДИВШИЙСЯ СЛУЧАЙНО

Августовской сырой ночью с гор в долину спускался всадник. Он думал о том, что сейчас вот, едва подъедет к дому, перелетит через плетень Шалый и с тихим визгом будет прыгать рядом со стременем, норовя огладиться о хозяйскую ногу. Но Шалый не встретил, и когда хозяин поднялся на крыльцо и условным стуком дал знать о себе, он уже забыл о собаке. Он вообще обо всем забыл, потому что дверь ему открыла жена, которую он не видел больше двух месяцев. Прижимаясь к нему тугим, распирающим платье животом, она спросила:

- Никто тебя не заметил, Лешенька?

- Темень - глаз коли.

- Ну слава богу. А то третьего дня беляки Шалого кончили. И голосу-то теперь подать некому.

Ему бы насторожиться, потому что два раза уже собака его выручала. Был у него хитрый лаз в огороде, которым он оба раза исчезал, едва собака начинала заходиться в лае. Но он не насторожился, потому что четверо ребятишек уже терлись об него и ему с ними было так спокойно, так хорошо, и он забыл, что за его голову обещана награда, а сосед их, Левка Захаров человек жадный и злой.

На очень короткое время забыл бывший балтийский моряк, член партии большевиков, член совдепа села Алтайского Алексей Яркий о том, что идет гражданская война и что "либо мы их, либо - они нас". Из пятнадцати лет своей семейной жизни он провел с семьей чуть больше шести. В девятьсот третьем ушел на действительную, хватил японской войны от первого дня до последнего, а в четырнадцатом - там уж и говорить нечего. Начал службу безграмотным парнем, а на флоте образовался. Там же стал убежденным партийцем. Как только вернулись домой бывшие фронтовики-большевики: он, Михаил Юрков, Александр Тарасов, Калина Губин, Николай Громоздин, Павел Тутукин - создали большевистскую ячейку, начали агитацию за Советы. Всего несколько месяцев продержалась в селе новая власть. Явились белые, пришлось скрываться, уходить в подполье.

Домой наведывались ночными наездами. Вот так, как сегодня.

- Может, помоешься, баня натоплена?

- Помоюсь, Анна, ой помоюсь... - нащупал в темноте над ребячьими головами женино лицо, нежно зажал щеки ладонями. - Неласканые мои. От живого отца перебиваетесь сиротами... Когда сына-то ждать?

- В сентябре мамка рожать будет. Бабка Лена сказала: в сентябре. Одиннадцатилетняя Дунька, получив подзатыльник, ойкнула, но тут же сказала рассудительно:

- Чего дерешься-то? Сама слыхала, как говорила.

Что я, вру, что ли...

А когда вернулся хозяин из бани и пил холодный, прямо из погреба квас, Анна, досадуя на то, что приходится начинать разговор, который совсем не ко времени, стояла перед мужем в растерянности. И только когда он настороженно спросил: "Что-то ты, Анна, тянешь?" - решилась, - Я вот думаю, Лешенька, не ко времени это. Не дело мне нынче рожать. Переживем маленько, тогда и можно.

- Да что ты, Нюрка, месяц всего осталось носить.

- Вон Калинихе столько же оставалось. Бабка Лена вытравила.

- И думать не моги. Белых прогоним, знаешь, как жить станем!

- Ой, Леша, Леша. Ты-то побыл дома да ушел.

А мне-то с ними, с пятерыми, куда? И еще - с младенцем. Мы и сейчас по чужим хатам хоронимся, спасибо, люди добрые пускают. Беляки на тебя злобствуют, а нам откликается. Грозились недавно, что корову со двора сведут. Господи, никак на крыльцо кто подымается! .

Когда в дверь начали ломиться, Алексей метнулся к одному окну, к другому. Его, одетого в белое исподнее, видимо, заметили.

Анна тянула мужа к погребу.

- Уходи, через подполье уходи.

- Если мне уходить, вас всех здесь под одно решат.

Не судьба, значит, мне, Анна.

Подошел к рвущейся с петель двери, отодвинул засов.

Капитан Рождественский, руководивший арестом, был человеком веселым. Уводя Алексея Яркина, даже пошутил:

- А ты молодец, право слово, молодец. Блюдешь армейский обычай. Перед смертью чистое надел. Через чистое и душе вылетать свободней.

Анна упала на колени, потянулась руками к капитановым коленям.

- Господи, за что ты так к нам...

- Господа вспомнила, тварь!

С медными бляхами нагайка свистнула раз, еще раз.

Потом вдруг вырвалась из рук капитана и отлетела в сторону. Капитан не стал ее искать, опять же пошутил:

- Плетку на память оставляю. Детей учи, чтобы против власти не бунтовали.

Уже с улицы донесся до Анны голос мужа:

- То, что думала, не делай!

И ушел балтийский моряк под вражеским конвоем.

До утра отчаянно молилась Анна, прося у бога заступы и справедливости. А Яркий на пустыре села Алтайского копал себе могилу.

Год спустя, когда в село войдут красные, тело борцабольшевика с воинскими почестями похоронят на кладбище родного села Нижняя Каменка. И будет воздвигнута на месте захоронения массивная, под цвет морского бушлата, черная пирамида, на фоне серебряного якоря напишут:

"Здесь похоронен расстрелянный белогвардейцами моряк Балтийского флота, партизан Яркий А. А. 18. 3.

1883-27. 8. 1918 гг. Вечная слава погибшему за революцию".

А на месте расстрела поколение свободных, благодарных людей поставит революционному бойцу памятник.

И пионеры по торжественным дням будут нести около этого памятника торжественный караул. Все, все это будет.

Пока же... Пока не справивший еще тридцатишестилстия матрос расстрелян, а жена мечется в неутешном горе, молит смерти ребенку, который еще не родился.

Ребенок появится на свет живым и здоровым. Сын.

Она ке хочет его кормить. Она видеть его не желает.

Бабка Лена, которая может помочь в родах, но знает также и секреты смерти, первая, с кем делится Анна своей ненавистью.

- Не надо мне его. Все из-за него, все. Если бы не он...

- Дите-то в чем виновато?

- Да если бы я тяжелой не была... Ушла бы с Алешей. А с брюхом-то я куда?.. Глаза бы на него не смотрели...

- Что ты, Анна, бога побойся. Он ведь все слышит!

- Бо-ога?

Когда Анна топором начала крошить иконы, бабка Лена рванулась было отнять, но встретившись с бешеным взглядом Анны, присела на скамейку и в голос запричитала. Как ни уговаривала бабка Анну, та не брала новорожденного на руки. Да не только на руки, вообще к себе не подпускала. Выходила ребенка бабка.

Шло время.

Как-то прискакал к Анне из Куягана, что в семидеся!И верстах от Нижней Каменки, дальний родственник и сказал:

- Того, что Алексея стрслил, в Черте поймали. Сейчас у нас на съезжей сидит.