– Сереж, что происходит? Вы можете мне объяснить? – тихо спросила его я.

– Если б я сам только мог понять, Леночка, что происходит… Вы не поверите: я каждый раз, когда это с ним происходит, испытываю просто настоящую физическую боль…– признался от неожиданности Ястржембский, еще не успевший после шока перестроиться на свою обычную гуттаперчевость.

Но тут же, через сотую долю секунды, он моментально взял себя в руки, исправился и улыбнулся своей фирменной резиновой улыбкой:

– Что происходит? Происходит – пресс-конференция!

И, галантно распахнув передо мной дверь в зал, где уже гудели от нетерпения мои коллеги, пресс-секретарь ринулся в бой.

Ни следа от того рефлексирующего Ястржембского, которого я случайно подсмотрела в коридоре, здесь уже не было.

Он, как в жестком теннисе, беспощадно и точно отбивал все журналистские мячи, на ходу изобретая гениальные формулировки, объясняющие чудачества Ельцина:

– Журналистам обычно неведомо, что происходит за закрытыми дверями переговоров. Дипломатическая кухня обычно находится вне поля их зрения. Но у российского президента – как известно, свой стиль. И сегодня на ваших глазах он сделал то, чего обычно не делают дипломаты: президент слегка приоткрыл для журналистов форточку в то помещение, где обычно ведутся закрытые дипломатические переговоры. В частности, – здесь уже я, в свою очередь, открываю вам секрет, – он таким образом намекнул вам на будущие переговоры России и США по проблеме СНВ…

А какого-то вечно озабоченного ельцинским здоровьем японца, домогавшегося, как же быть с неадекватностью президента, причислившего Японию к ядерным державам, Ястржембский и вовсе выставил дурачком:

– Япония? Да? Он назвал Японию? Ну значит оговорился – вы сами не понимаете, что ли? Замените Японию на… я и сам уже не помню: какие у нас еще есть ядерные страны? А? Ага! Вот! Вы и сами не помните! Значит, замените на Великобританию! А Германию вообще опустите.

Ястреб так профессионально на протяжении получаса втирал нам мозги, что после окончания брифинга я и сама чуть было не засомневалась: а правда ли я за час до этого выслушивала предсмертный бред Ельцина, а не дипломатические секреты из приоткрытой форточки.

На следующий день, зачитывая по бумажке длинную речь в шведском парламенте, Ельцин говорил с подозрительной хрипотцой, но зато уже явно понимал что. И сбивался редко. А сидевшие в ложе гостей Дьяченко с Ястржембским уже спокойно и весело хихикали над мелкими оговорками президента. И я еще раз подивилась железным нервам этой парочки.

Куда более эмоциональный Немцов признался мне потом, что считает причиной стокгольмского скандала тот самый бокал шампанского, который Ельцин лишь слегка пригубил на приеме у шведского короля.

– Понимаешь, когда у него проблемы со здоровьем, чтобы поддержать его в нормальном, дееспособном с виду состоянии, они его, кажется, накачивают какими-то очень сильнодействующими лекарствами, при которых алкоголь потреблять категорически запрещается. Потому что это сразу дает по шарам, так и загнуться можно. И ему, действительно, в таком состоянии достаточно только слегка пригубить даже самого слабенького вина или шампанского, как начинается этот кошмар…

Через два с половиной года я получила неожиданный привет из Стокгольма – города, само название которого я хотела бы навсегда забыть. 24 мая 2000 года Немцов именно из шведской столицы позвонил поздравить меня с днем рожденья:

– Вот вспоминаю тут, как Дедушка умирал…Сейчас вылетаю в Москву. Что тебе привести из Швеции?

Я попросила что-нибудь шведское, но не семью и не стенку. В результате, Борька, заявившись ко мне на день рожденья прямо из аэропорта, к восторгу гостей (среди которых были и журналисты, тоже пережившие вместе с Ельциным стокгольмский кошмар в декабре 1997-го) подарил мне роскошный шведский национальный костюм. И это, наконец, хоть как-то примирило меня со злосчастным городом, где рабочие, вероятно, до сих пор негодуют на свое правительство за то, что оно топит углем, а не русским газом.

Честно говоря, иногда мне даже нравились ельцинские закидоны. До тех пор, конечно, пока они не угрожали его жизни.

Одно из таких невинных чудачеств мы с ним даже как-то раз провернули на пару – во время его визита в Орел в сентябре 1997 года.

Губернатор этой области Строев, как известно, сильно озабочен колхозно-совхозным строем. Как-то раз, сто лет назад, когда я попросила у него интервью для газеты «Сегодня», бывший секретарь орловского обкома Строев настолько испугался, что даже потребовал, чтобы во время интервью рядом со мной на всякий случай сидел еще и тогдашний главный редактор этой газеты Дмитрий Остальский.

А теперь я заявилась к Строеву в логово еще и с Ельциным…

Настроение у меня было самое хулиганское.

И, выждав момент, пока Ельцин вместе со Строевым подошли к журналистам, я громко (так, чтобы у орловского губернатора не было потом ни малейшего шанса прикинуться, что он не расслышал) спросила Дедушку:

– Борис Николаевич, считаете ли вы, что должен быть принят Земельный кодекс, гарантирующий право на свободную куплю-продажу земли сельскохозяйственного назначения?

Лицо Строева налилось как перезревший помидор.

Зато вот Ельцин, как я и рассчитывала, сразу оживился и чуть опять не полез на танк:

– Бе-е-езусловно! – рубанул президент. – Крестьянин должен быть хозяином своей земли с правом купли и продажи! И пока такого положения в Земельном кодексе не будет, я его не подпишу! Это – моя твердая позиция: свободная купля-продажа земли – это будущее России!

Насладившись параллельным видеорядом немых адских мук апологета колхозно-совхозного строя, стоящего рядом с президентом-реформатором, я решила, что если уж шкодить, то по большому. И продолжила беседу с Ельциным в еще более провокационном ключе.

– А как вы считаете, Борис Николаевич, должна ли быть введена свободная купля-продажа земли здесь, в Орловской области? – уточнила я елейным голоском, одновременно полукивнув Ельцину на Строева.

Тут Строев от напряжения уже совсем, казалось, вжался в землю, против свободной купли-продажи которой он боролся.

А у Ельцина оказалось ровно такое же шаловливое настроение, как и у меня.

– В Орловской области?… – переспросил он, лукаво улыбнувшись и покосившись на губернатора.

И потом уже жестким, президентским голосом добавил:

– Здесь, на Орловской земле, линия на свободную куплю-продажу тве-о-ордо держится!

Строев молчал как орловский партизан, но факт уже был зафиксирован телекамерами ведущих телеканалов страны: Ельцин отменил на Орловщине колхозное крепостное право при молчаливом согласии красного губернатора.

Свидетели этой сценки просто слезы вытирали от хохота.

Вот за такие моменты, я считаю, Дедушке можно было простить все. Потому что он всегда, не важно – вменяемый или невменяемый, живой или мертвый, – оставался крутым. Жаль вот только, что мертвым он бывал куда чаще, и никакой свободной купли-продажи в результате так и не ввел. Хотя мог бы…

А в той самой Орловщине, поверив типичной потемкинской деревне Строева – колхозному рынку Орловская нива (где, например, по откровенно копеечным ценам были выставлены 30 сортов колбасы), Ельцин тут же распорядился выдать губернатору кредит на поддержку сельского хозяйства.

– Разумеется, мы не дадим ни копейки из этих денег преуспевающим предприятиям! А зачем?! Лучше мы будем поддерживать и вытягивать тех, кто похуже… – с идиотской прямотой признался мне тут же чиновник, назвавшийся нам помощником Строева по финансам.