Альбер Камю

Записные книжки. Март 1951 - декабрь 1959

Перевод с французского Ярослава Богданова

Тетрадь No VII,

март 1951 - июль 1954

Предисловие к И. и Л.

"...именно тогда я и полюбил искусство, причем с такой неистовой страстью, что с возрастом она не только не ослабла, но сделалась воистину всеобъемлющей... К прочим моим оковам эта болезнь прибавила новые, едва ли не самые тяжкие, однако она же в конце концов взрастила в моем сердце ту свободу, ту легкую отстраненность от людских забот и интересов, благодаря которой я не ведал ни горечи, ни злобы. Привилегия (а она таковой и является) просто королевская - я это понял с тех самых пор, как перебрался в Париж. И так уж вышло, что я пользовался ею беспрепятственно: как писатель начинал с восторженного изумления, что в определенном смысле сродни раю земному; как человек никогда не увлекался "борьбой" с кем-либо. Меня влекло неизменно к лучшим или более значительным людям, чем я сам".

* * *

Творец. Разбогател на своих книгах. Но они ему не нравятся, тогда он принимается за великое произведение. Работает только над ним, без конца переделывает. И вот постепенно в дом заползает нужда, а за ней полная нищета. Все приходит в упадок, а он себе живет в состоянии какого-то жуткого счастья. Дети постоянно болеют. Приходится сдать квартиру внаем и самим ютиться в одной комнате. Он все пишет. Жена становится неврастеничкой. Проходит год за годом, запустение полнейшее, но он продолжает работу. Дети сбегают из дому. Жена умирает в больнице, а он в этот самый день ставит последнюю точку, и человек, сообщивший ему горестное известие, слышит в ответ одно лишь слово: "Наконец-то!"

* * *

Роман. "Мало кто назвал бы его смерть геройской. В двухместную камеру затолкали двенадцать человек. От страшной духоты он упал в обморок. Остальные изо всех сил тянулись к окну и даже не заметили, как он умер, прижатый к липкой стене".

* * *

Естественность не дается от рождения: это достоинство приобретенное.

* * *

Ответ на вопрос, какие у меня самые любимые десять слов: "Мир, боль, земля, мать, люди, пустыня, честь, нищета, лето, море".

* * *

Человек образца 1950 г.: блудил и читал газеты.

* * *

Постоянно такое чувство, словно я в открытом море: неизъяснимое счастье с привкусом опасности.

* * *

Ж., или притворщик: веруя лишь в то, что не от мира сего, делает вид, что живет одними земными интересами. Играет, но играет нарочито. В результате ни у кого в мыслях нет, что он только играет. Двойное притворство, даже тройное: он не смог бы начисто лишить себя всех плотских наслаждений или сознания собственной власти.

* * *

Приятие того, что есть: разве это признак силы? Нет, здесь скорее рабство. Другое дело приятие того, что уже совершилось. В настоящем бороться.

* * *

Правда не добродетель, но страсть. Отсюда - никогда ей не быть милосердной.

* * *

Языковые тики у М....: - И все такое - В общем и целом - Хоть отбавляй... - Ну, в общем, вы знаете... - Я не нашла в ней ничего особенного - Она не доверяет ни одной живой душе, ну как так можно - Да что тут говорить! Пока не увидишь, не поверишь - Уникально - Когда она только ложилась на операцию... - Рассыпанные приборы (разрозненные) - Я, говорит, просто так сказала, ладно, думаю, ты у меня еще попляшешь - А еще, помнишь, у нее такой был потрясный... - И ля-ля-ля - Так что вот... - Хватит выпендриваться-то! (обращаясь к мужу, который собрался куда-то идти без свитера).

* * *

То же. Аугуста. Солдат, ее фронтовой крестник, так выражает ей свою признательность: "Г-жа Пельрен, вы для меня были не просто матерью, а хуже". Ее рассказ о бомбардировке в Нанте. В этот момент она шла по улице с подругой; они вдвоем забились в какой-то подъезд. "На мне лиса была и новый костюм. Когда все кончилось, я осталась в одной комбинации". Подруга исчезает под обломками. "Я ее за волосы вытягивала. Еще бы чуть-чуть и..." "А благоверный мой, видно, настолько был от меня без ума, что даже не побеспокоился, выбралась я оттуда или меня завалило... Причем накануне мне выписывали удостоверение личности. Там графа есть - "особые приметы", я прочерк поставила. А на другой день уже такая рожа..."

* * *

Именно из-за жестокостей со стороны адмирала Колчака в русской компартии чекисты возобладали над приверженцами более гуманных методов.

* * *

1920 г. Отмена смертной казни. В ночь перед вступлением декрета в силу чекисты расстреливают заключенных. Впрочем, через несколько месяцев смертная казнь вводится вновь. Горький: "Когда же прекратятся у нас убийства и кровопролития?"

* * *

Следует вкладывать свои принципы во что-то великое. В малом достаточно просто милосердия.

* * *

Уайльд. Хотел поставить искусство превыше всего. Однако величие искусства отнюдь не в том, чтобы парить надо всем. Напротив, оно в том, чтобы во все вмешиваться. Уайльд пришел к пониманию этого благодаря боли. Но это время несет на себе вину: непременно нужно пройти через боль и рабство, чтобы открыть истину, которая присутствует и в счастье - если только сердце достойно его. Холуйский век.

* * *

То же. Не бывает двух талантов: один для жизни, другой для творчества. Одного достаточно и на то и на другое. И можно быть уверенным, что если этого таланта хватило лишь на произведение искусственное, неподлинное, то и жизнь ему была под силу лишь пустая и ничтожная.

* * *

Я начинал с произведений, в которых время отрицалось. Понемногу мне открылись истоки времени - и понятие созревания. Собственно, произведение и есть не что иное, как медленное созревание.

* * *

Смерть оскорбительна. История человечества есть история мифов, которыми люди пытались прикрыть эту реальность. Исчезновение традиционных мифов привело к тому, что последние двести лет человечество бьется в судорогах, ибо смерть стала безысходной. И все же никакая человеческая правда невозможна, если в конце концов не признается смерть безо всякой надежды. Речь идет о том, чтобы признать существование предела, но не со слепым смирением, а в напряжении всего своего существа, что и будет означать обретение равновесия.