— Но взводным все равно ребята его выбрали, так?.. — спросил генерал.

— Выбрали — потому что почувствовали, что иначе он может скукситься, — улыбнулся я.

— И как здорово ты Юденича и Астафьева в одни взвод определил! — сказал генерал, продолжая изучать список.

— Поражаюсь твоей прозорливости!

Я засмеялся:

— Никакой прозорливости! Я сперва поставил их вместе с единственным желанием увидеть, «чистые» они или нет, потому что в общении друг с другом они наверняка раскрылись бы! Но все, действительно, оказалось к лучшему. Они здорово дополняют друг друга. А еще, у обоих — великолепные способности к языкам. Можно понять, откуда они у Юденича, но откуда у Астафьева, с его-то биографией?..

— Удивляет, что ты Вельяминову поставил чистый плюс… Я читал его дело… И вообще, мне казалось, тебе такие парни не очень нравятся…

— Из всех «пижонов» он — самый лучший. Настоящий боец. А пижонские замашки мы с него посдуваем.

— Смеянову ты вопросительный знак поставил…

— Вот он как раз… не очень стойкий.

— Его отец — генерал генштаба.

— Знаю, в досье указано. Кроме того, он и мне пытался звонить.

— Ладно, если Смеянов-старший попытается нам бучу устроить, на себя возьму.

— Я и сам отобьюсь. Беда в том, что этот парень воображает, что благодаря отцу ему везде и всюду поблажки будут. А это исключено.

— Ладно… — генерал вздохнул и отодвинул папки и бумаги. — Будем считать, к завтрашнему большому совету мы готовы. Можно и отдохнуть.

…Пролетел месяц. Мы выходим на последнее построение. Сейчас нам зачитают окончательный список принятых в училище.

После пяти дней сборов нас осталось тридцать человек. Наш взвод оказался единственным взводом, никого не потерявшим! Это ж надо!

После первого отсева взводы составили по-новому. Дегтярев и Боков оказались в другом взводе, и нас осталось пятеро: я, Конев, Шлитцер, Угланов и Туркин. Новым взводным мы Лешку Конева выбрали — он самый спокойный из всех нас.

День ясный, солнечный, хороший, а мы все так нервничаем, что радоваться этому прекрасному дню нет сил.

И вот мы стоим, и педагоги, и вся приемная комиссия, и среди членов комиссии я вижу генерала, который проводил встречу с родителями…

Появляется Осетров Валентин Макарович. Он тоже взволнован. В руке у него бумага.

— Дорогие друзья!.. — говорит он, и его голос в полной тишине разносится звонко и далеко, слегка вибрируя. — Наступил день торжественный и радостный… и печальный. Да, печальный, потому что кому-то придется проститься с мечтой о нашем училище. Можете не верить, но я грущу вместе с этими ребятами, потому что все показали себя хорошо, и если кто не дотянул, то совсем чуть-чуть. К сожалению, правила есть правила. Я говорил, и повторю еще раз, что не все для этих ребят потеряно. Жизнь велика, она вся — впереди. И мы, как я не раз подчеркивал, окажем всяческую помощь не попавшим в училище. Они получат направления в любые, самые престижные учебные заведения, согласно их желанию и рекомендациям наших психологов и специалистов, которые их наблюдали. Кто хочет — в финансовый или гуманитарный лицей, кто хочет — в Суворовское или Нахимовское училище, или в любые спецшколы. По нашему направлению вас возьмут везде, это решено и согласовано. Причем в платных заведениях, даже самых дорогих, для вас забронированы бесплатные места. Это то, что мы смогли для вас сделать. Может, не так уж и мало, но вам, наверно, и это покажется недостаточно, по сравнению с той возможностью, которая сейчас от кого-то уплывет. Скажу честно, и нам это кажется недостаточным. Еще скажу, вы все мужественно сражались, и все достойны похвалы, и победители, и проигравшие. Итак…

Полковник поднимает бумагу, держит ее перед глазами, начинает зачитывать список:

Наступает пауза, потом полковник говорит: — Поздравляю свежеиспеченных кадетов, еще раз сочувствую проигравшим.

Мы все поворачиваемся к Туркину. У него в глазах стоят слезы.

— Как же так… — бормочет он. — Как же так…

— Погоди! — говорит Жорик. — Сейчас мы спросим!

— Ты что? — пугается Генка. — Это ж нельзя!

— Еще как можно! — говорит Жорик. — Пошли! Ты был одним из лучших, достойным поступить! Мы выясним!

Он тащит Генку за рукав по направлению к полковнику. Мы спешим за ними. Мелькает потрясенное лицо Левки Капельникова — он тоже не прошел. Надо же!

К полковнику спешат и другие ребята, но Жорик опережает всех:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться!

— Разрешаю, — говорит Осетр.

— Товарищ полковник, как же так? Мы были все вместе, и Генка был не хуже остальных…

— Ничего не могу поделать, — отвечает полковник. — Хотя должен сказать, что ты, Туркин, не дотянул совсем чуть-чуть. Оказался одним из тех, вокруг которых велись самые жаркие споры. И еще. Вон тот член приемной комиссии хочет с тобой побеседовать. Пожалуйста, подойди к нему… Да, слушаю, — поворачивается он к следующему парню. Это Смеянов подошел, тоже «пролетевший».

— Я… — он запинается. — Я все равно хочу сказать вам спасибо за этот месяц.

— Что ж, раз благодаришь, значит, месяц прошел не зря, — отвечает полковник.

А Жорик уже тащит совершенно ошалевшего Генку к члену комиссии, на которого указал Осетр.

— Добрый день, — говорит Жорик. — Вы хотели видеть Туркина?

— Да, я, — отвечает тот.

— Вот он! — Жорик выталкивает Генку вперед.

— Что ж, пойдем, побеседуем, Туркин… — говорит член комиссии.

О чем была беседа, мы узнаем часа через два, когда провожаем Генку. Генка позвонил отцу, и тот прикатил за ним на роскошном «Вольво».

— Он, оказывается, преподает в юридическом лицее, — рассказывает Генка. — И уже говорил обо мне с руководством лицея, просил обратить на меня особое внимание… Очень уговаривал к ним поступить. Говорит, у меня данные как раз адвоката, а не следователя или оперативника, это и все тесты показывают. Говорит, я талант. Что ж, может и поступлю. Адвокат — профессия хорошая… денежная! — он выдавливает улыбку, но его лицо остается грустным.

Машина отъезжает, и мы машем ей вслед, а потом, вчетвером, бредем назад.

— Вот они! — слышим мы голос полковника. — Можно сказать, самая удалая четверка мушкетеров!

Мы поднимаем головы. Полковник стоит с генералом, Борисом Андреевичем.

— Лучше бы мы остались пятеркой! — говорит Жорик.

Полковник разводит руками.

— Тут уж ничего не поделаешь!

А я говорю:

— Ну, если мы — мушкетеры, то вы, значит, капитан королевских мушкетеров, господин де Тревиль!

Генерал хохочет:

— Точно, де Тревиль!

И хлопает Осетра по плечу.

А Лешка Конев замечает:

— Интересно, а у вас есть это качество де Тревиля, о котором пишет Дюма, что, «не будучи интриганом, господин де Тревиль всегда умел вовремя разгадать интригу, направленную против него и встречной интригой ее обезвредить»?

— Во дает! — не выдерживает Илюха. — Что угодно по памяти шпарит!

Генерал и полковник переглядываются — то ли серьезно, то ли весело.

— Об этом вам лучше судить, Борис Андреевич, — говорит Осетров.

— Есть, есть в нем такое свойство! — похохатывает генерал. — Что ж, молодцы-удальцы, поздравляю вас! Небось, еще в себя не пришли? А ведь новая жизнь для вас начинается!

И действительно, мы только сейчас начинаем осознавать эту новую жизнь, которая уже началась. Как-то по-новому воспринимать начинаем этот подступающий ясный вечер, и шелест листьев вековых деревьев, и блеск озерца вдали…