А какое же суровое взыскание получил невиновный Сорин? Ведь очень выигрышно назвать. Но автор молчит. Почему? А потому, что никакого взыскания не было. Почему? А потому, что комсомольская организация не вмешивалась и никакого персонального дела не было. Почему? А потому, что Малов был не комсомольцем, а членом партии, Сорин же — ни членом партии, ни комсомольцем. Уж это все я знаю точно, поскольку был тогда членом комсомольского комитета, а потом и его секретарем. Из всего сказанного предельно ясно, кто тут истинный провокатор и антисемит. И к слову сказать, жестоко избитый Сеня пережил своего истязателя на 47 лет.

Как уже говорилось, Сарнов — великий энтузиаст защиты культуры вообще, русской культуры в частности, и особенно — русского языка. Это, пожалуй, даже главное в его последних книгах. Что ж, прекрасно!

Как же именно защищает он эти духовные ценности? Прежде всего, проходится по именам известных русских писателей от Горького до Николая Доризо и лепит им ярлыки такого пошиба: «чучело», «слюнтяй», «холуй»… А чаще — известного фекального характера: «г…о», «г…к», «г…ед» и т. д. Иногда это делается мимоходом, иногда сопровождается байкой. Так, пишет, например, что когда арестовали Л. Авербаха, то одна талантливая русская поэтесса, «выступая на партийном собрании, на котором клеймили разоблаченного, сказала:

— Даю слово коммуниста, что ни в какой связи с врагом народа Авербахом, кроме половой, я не состояла». Это, видите ли, сарновский юмор. Но ничего подобного быть не могло не только потому, что молодой поэтессе чужд такой цинизм и непристойность (это недоступно пониманию Сарнова), но и просто потому (уж это-то он должен понять), что она была беспартийной. Какое же «слово коммуниста»? Да ведь и замужем. И вот при живом муже публично такие хохмочки? На это способны только существа, подобные нашему критику да иные активисты телепередач Ханги…

Что же касается «п. на», то, как мы уже видели и раньше, критик так привержен к нему в его разных ипостасях, словно ничего прекраснее на свете и быть не может. Так, на странице 485 оно трижды шибает в нос. Отсюда повышенный интерес с тому, что он назвал «проблемой российских сортиров». Вот однажды побывал критик в гостях у Надежды Мандельштам. О чем конкретно они долго беседовали, не рассказывает, но счел нужным сохранить для истории русской литературы вот что: «Провожая меня, она кивнула на дверь в прихожей: „Первый раз в жизни у меня отдельная уборная“». Конечно, Надежда Яковлевна прожила жизнь нелегкую, но все же не всегда — без отдельной уборной. Об этом свидетельствует хотя бы Эмма Герштейн, большой друг семьи. Она рассказывает в своих «Мемуарах» (М., 1998), что в 1933 году Мандельштамы получили отдельную двухкомнатную квартиру в писательском доме в Нащокинском переулке. Они не имели права на эту квартиру, поскольку Осип Эмильевич не состоял в Союзе поэтов, построившем дом. Однако, «энергия Мандельштамов преодолела все препятствия. Мандельштам был включен в список членов кооператива, но какая-то неуверенность чувствовалась до самого последнего дня. Как только был назначен день вселения, Надя с ночи дежурила у подъезда, поставив рядом с собой пружинный матрац.

Утром, как только дверь подъезда открыли, она ринулась со своим матрацем на пятый этаж и первая ворвалась в квартиру. И вот врезан замок, вселение свершилось.

Квартирка казалась нам очаровательной. Маленькая прихожая, напротив — дверь в крошечную кухню, направо — неописуемая роскошь! — ванная, рядом уборная» (с. 40). Именно такая, отдельная. Никто, кроме поэта и его супруги, ею не пользовался.

Осветив как смог сортирную проблему, Сарнов объявил «благословенным» русский мат и в интересах русской литературы оснастил похабщиной да матерщиной всю книгу. Это отвращало и у Астафьева, но тот все-таки изведал сиротство, беспризорщину, бродяжничество, в юности — война, — было где набраться. А этот? Вырос, как уже отмечалось, на ступеньках Елисеевского магазина, с детства питался апельсиновым соком, слушал лекции профессоров с дореволюционным стажем, работал в «Пионерской правде», в «Пионере», был членом жюри конкурса имени Николая Островского, который проводил ЦК комсомола, словом, прожил жизнь под парниковой рамой, — а тоже туда со своей клешней!.. Вот ещё Ерофеев такой же. Но как эти словесно буйные гении беспомощны, банальны и жалки, когда их припирают. Этого Ерофеева недавно в телепередаче загнала в угол с его похабщиной группа молодых ребят. И как же он стал выкручиваться? Ну, самым пошлым способом! Вы, говорит, еще всего Достоевского не прочитали, а обо мне судите. Можно подумать, что он прочитал. Да и зачем читать всего? И никто не читал. Иные большие художники не любили его. Чайковский, например. А Бунин просто терпеть не мог. Да и при чем тут этот большой писатель, когда речь идет о писателе совсем иного масштаба. А дело в том, что такие, как Никита Михалков и Ерофеев, превратили Достоевского в канделябр, которым бьют по головам своих противников. Можно сказать и так: это их последнее убежище… Да, картина у нас еще более удручающая, чем у Астафьева и даже Ерофеева, особенно для тех, кто помнит Беню ангинозным пай-мальчиком в Литинституте.

Вполне в сортирном стиле выдержаны и образцы его остроумия, национального по форме, демократического по содержанию. Например:

«— Почему у нас всегда проблема с туалетной бумагой?

— Потому что вся она уходит на сырье для производства сосисек».

Смешно?

Или: «Между понятиями „социалистические страны“ и „сосиски сраные“ гораздо более прочная связь, чем брежневское косноязычие». Весело?

Или бесчисленные частушки, самая приличная из которых такова:

Зловонные слова он вкладывает в уста многим персонажам своей книги от Твардовского до Сталина. Вот, говорит, сгорая от нетерпения блеснуть остроумием и потешить нас, был у меня знакомый поэт, он не выговаривал букву «р», картавил, у него, например, получалось: «Мы прошли говнило Великой Отечественной войны». То же самое видим у Войновича: «Во время войны и после(?) в газетах печатались приказы Верховного Главнокомандующего Сталина. Было несколько случаев, когда в слове „главнокомандующий“ была пропущена буква „л“». Таков уровень их ума и сарказма, такова степень злобности. Трудно сказать, то ли это соревнование двух говнопоклонников, то ли один говнопоклонник у другого кучу украл.

Но именно такие приверженцы «г…на» сейчас в почёте. Когда в июне 2007 года тогда ещё президент Путин выдавал очередные премии, он, обращаясь к награжденным, сказал:

— Сегодня вы встретите праздник в кругу родных и близких. А для меня родные и близкие — все 145 миллионов граждан России.

Но что мы видели, когда Путин вручал премии? Кто их получил? Жрецы искусства той же масти, что и прежде: Герой Социалистического Труда, мультилауреат Даниил Гранин, недавний сотрапезник президента во время поездки в Ленинград; великий эстрадный писатель Жванецкий, только что уже получивший какую-то премию от того же Путина; Константин Ваншенкин, совсем недавно получивший какой-то орден от того же Путина; орденоносная Галина Волчек; кинорежиссер Александр Митта, — кто тут русский? Почему-то среди награжденных на сей раз не оказался Хазанов, другой любимый сотрапезник президента, а также Главный Московский раввин…

Это и есть, гражданин Путин, «миллионы ваших близких». А великороссы на всё это кротко взирают…