О хазарском каганате до сих пор известно очень мало. Большинство книг по хазарской истории грешат подтасовками и домыслами. Я рискнул бы предположить, что Кестлер прав в главном – то есть что между Волгой и Доном действительно существовало иудизированное государство, гордившееся (как пишет в знаменитом письме X века к Хасдаю бар Исааку бар Шафруту хазарский царь Иосиф) своей абсолютной независимостью («иудейским скипетром») и сохранением ее в изгнании. Хасдай интересуется, точно ли в верховьях Итиля существует еврейское государство, где иудеи «никем не угнетаемы». Иосиф подтверждает эти сведения, не утверждая, однако, что хазары имеют что-либо общее с этническими евреями. Хазария – результат завоевания, покорения исконных местных жителей одним из рассеянных иудейских колен, причем покорены были как тюркские, так и славянские народы, платившие хазарам дань. Этих славян (коренное население) как раз и следует раз навсегда отличить от руссов, то есть россов, то есть варягов – присвоивших себе в конце концов право называться истинно русскими.

По-видимому, в какой-то момент своей истории славяне (или так называемое коренное население) были захвачены немногочисленным, но крайне воинственным северным народом. В 862 году варяги взяли Киев, в 965-м, согласно хронологии Кестлера, сын Игоря и Ольги Святослав разрушил хазарскую столицу Итиль. Не исключено, что именно один из ранних походов «руссов» на хазар получил странное название «призвания варягов». Варяги явно сами были авторами легенды о том, что их призвали. Славяне никогда не испытывали проблем с тем, что ими некому было управлять: управлять природой не требуется, земля плодоносит и листья осыпаются без всякого идейного руководства. Варяги, разумеется, пришли сами; идеология, которую они принесли, реконструируется по наиболее радикальным и откровенным формам нынешнего почвенничества, но цель тщательно скрывается. Условные руссы – или норманны, или северяне – принесли в Россию идею «Севера», то есть мистическую и в каком-то смысле даже мистериальную историческую схему, в основе которой лежит идея отрицательной селекции: «Чем хуже, тем лучше». В основе этой идеологии – презрение к жизни и ее благам, стремление к смерти; это могло бы сделать ее почти христианской, кабы не один нюанс. И жизнь, и смерть должны быть чужими: презрение к ЧУЖОЙ жизни и стремление к ЧУЖОЙ смерти – вот главная идеологема российского почвенничества и стержень варяжского мировоззрения. На языке варяжского фольклора эта высокая мудрость выражается в лагерной пословице «Умри ты сегодня, а я завтра». Не менее характерен анекдот (именно анекдот, а не сказка,- главный вид «варяжского» фольклора): из терпящего бедствие самолета, в котором летят представители разных национальностей, все время надо кого-то выталкивать в качестве балласта. Француз прыгает с криком «За Францию!», немец – с криком «За Германию!», а русский с криком «За Африку!» выталкивает негра. Несомненно, этот русский при тщательном анализе оказался бы «политическим православным», то есть истинным патриотом в наиболее радикальном варианте.

Согласно варяжским законам, навязанным славянскому социуму, храбрость подменяется грубостью, талант и интеллект объявляются вне закона, высшей добродетелью захваченных является беспрекословное подчинение, а высшей добродетелью захватчиков – изобретательная и ничем не ограниченная жестокость. Наиболее совершенным выразителем эстетики «условных варягов» является художник Константин Васильев, вовсе не такой бездарный, как принято считать (во всяком случае, Илья Глазунов недостоин был бы целовать след блохи, укусившей Васильева). Что касается собственно воззрений условных норманнов, то они, как у всяких угнетателей, двойственны. Один кодекс навязывается побежденным, другой исповедуют сами победители. О кодексе победителей я многого сказать не могу, затем, что к ним не принадлежу – а правила свои они держат в секрете. В самом общем виде – это кодекс поведения «Начальства»: нам можно все, вам – ничего.

Кодекс поведения, предписанный коренному населению, несколько сложнее: высшей добродетелью является послушание (и лучше бы бессмысленное), любая попытка рационализации труда и жизни является позором, место умного – у параши, войны выигрываются количеством жертв (причем истреблять своих надо интенсивнее, чем чужих). Количество жертв есть вообще главный критерий величия замысла с точки зрения этики, насильственно спущенной норманнами. Наблюдать все это в самом наглядном виде можно в российской армии, чей профессиональный праздник с таким оглушительным треском отмечается в Отечестве. Бессмысленное подчинение, максимум страданий («тягот и лишений воинской службы»), полное отчуждение солдата от Родины, которую этот солдат должен любить априори, без всяких уступок с ее стороны,- все это идеология «православного воинства», с разной мерой откровенности излагаемая патриотическими публицистами на протяжении последних двухсот лет. Главной трагедией России – и в первую очередь русской армии – является тот факт, что живем мы, «под собою не чуя страны», то есть ни секунды не ощущая Родину своей. Родина захвачена воинственным племенем руссов, которым – по крайней мере на словах – враждебна сама мысль о самоценности человеческой жизни (гордые и воинственные люди титанического Севера, сыны мирового льда, они считают любую уступку человеческому прихотью расслабленного Юга и настаивают, что главная оппозиция в истории – именно война Севера с Югом, а никак не Востока с Западом). Мировой лед, теория сумасшедшего Горбигера, а впоследствии – совсем не сумасшедшего Дугина, тоска по эпохе титанов – все это характерные, хотя не афишируемые черты русского почвенничества, природа которого отнюдь не славянская, а скорее уж немецкая или даже норвежская, если на то пошло. Лично мне приходилось не раз слышать о том, с каким презрением «патриоты» отзываются обо всех, кому дорога собственная жизнь («шкурка», как выражались они не без презрения),- но эти же патриоты всегда были так болезненно озабочены собственным физическим состоянием, что их презрение к чужой жизни становилось особенно умилительно. Характерным примером такой двойственности является книга Дмитрия Нестерова «Скины», вообще очень полезная: ее герой бесконечно озабочен собственным физическим здоровьем и даже здоровьем своей кошки (несомненно, этнически чистой – «Папа, а наша кошка тоже ариец?», перефразируя Кассиля). Это не мешает ему избивать ногами женщину, забеременевшую от негра. Это истинная мораль людей Севера. Они умеют, нет слов, созидать могучие империи – но в этих империях скоро становится некому жить; поддерживать их в рабочем состоянии можно только при условии бесконечного убывания населения… да и потом, коренные жители своей кротостью кого хочешь засосут, и начинанья, взнесшиеся мощно, ржавеют уже году на сороковом. Тому примерами империи Грозного, Петра и Сталина.

Увы, недостаток письменных источников не позволяет мне судить о том, какова истинная задача руссов на славянских (впоследствии хазарских) территориях. Судя по статистике, целью руссов-государственников, непрерывно мажущих кровью фетиш государства, да не какого-нибудь, а любого, лишь бы репрессивного,- является скорейшее исчезновение народа при попутном отборе тех его представителей, которые после многих веков селекции составят так называемый орден меченосцев, своего рода антиэлиту, идеальное войско зла, способное либо к захвату мира, либо к установлению некоего абсолютного социального строя, о котором я имею очень приблизительное представление, да и сами почвенники вряд ли расскажут много. Если бы они стремились заодно истребить и себя – их идеологию можно было бы уважать хоть в какой-то мере; однако задача их заключается в том, чтобы уцелеть с небольшим количеством вернейших, специально отобранных в результате долгих экспериментов. Что они будут делать потом – для меня загадка. Беседовать со звездами? Захватывать остальное человечество? Выкладывать из ледяных кубиков слово «Вечность», которое при всем желании, как известно, не выложишь из букв «ж», «о», «п» и «а»? К земледелию и вообще какой-либо производительной деятельности эти варяги не склонны – тому пример поведение отечественного начальства во время всех сельскохозяйственных реформ. Только захватчики могли так грабить недра российской территории, так насаждать на ней кукурузу и так руководить производством. Это, впрочем, касается не только коммунистов – сельскохозяйственные инициативы большинства русских правителей отличались поразительным невежеством и полным незнанием реалий, почему русская деревня – при всех своих сказочных ресурсах – и жила так, как жила. Любое другое население – менее кроткое, более пассионарное или попросту не такое языческое – давно бы прогнало столь неумелых и откровенно бездарных захватчиков, как эта странная варяжская ветвь; но поскольку философия каратаевцев предполагает терпение и недеяние, они спокойно дают себя захватывать кому угодно – лишь бы жизнь и дальше шла по кругу. Им невдомек, к сожалению, что их хождение по кругу давно сопряжено с деградацией – вот почему в былые времена у них могли быть и Пушкин, и Толстой, и Блок, а в последнее время трудноват для освоения становится даже массив советской культуры.