Бывшая комсомольская база отдыха находилась на большой поляне посреди соснового леса. Посредине стояло двухэтажное строение в форме буквы "Т", поодаль были разбросаны отдельные домики, стилизованные под швейцарские шале. Светились окна, на стоянке сбились в стаю несколько автомобилей разной национальности и цены: от моей любимой отечественной "Нивы" до навороченной "тойоты-лэндкрузер".
- Уже собирается народ,- сказал, кивнув на машины, Танненбаум.Коллеги-журналисты... акулы, так сказать, пера.
Мы тут, конечно, не столица... провинция.
Но есть очень острые перья. Очень острые.
Как... э-э...
Я уже собрался подсказать Танненбауму, на что похожи острые журналистские перья, но Лукошкина сделала мне страшную морду.
- ...как шпаги,- закончил свою мысль Женя. Он - определенно - любил глубокие, небанальные метафоры. Острые, как... фаллос.
Нас с почетом разместили в шале. Однако наши коттеджи только снаружи были загранично-буржуазными. А вот внутри они отражали ностальгию нынешних хозяев по своей комсомольской молодости.
В прихожей меня встретил плакат: "Привет участникам комсомольско-молодежного слета!" В гостиной количество ностальгической атрибутики было вообще безмерным - на стенах висели шелковые и бархатные вымпелы: "Ударник X пятилетки", "Победитель соцсоревнования", "Лучшая комсомольско-молодежная бригада". На телевизоре "Панасоник" стоял небольшой бюст поэта Маяковского, а на журнальном столике лежали номера журнала "Молодой коммунист". На прикроватной тумбе в спальне - томик речей Леонида Ильича Брежнева. Даже с трогательной закладкой... Да, с юморком бывшие комсомольцы оказались.
Но в целом номер был весьма комфортабельный, в холодильнике даже напитки нашлись. В ассортименте от "Столичной" до "Мартеля".
Я только успел осмотреться, разложить вещи и выкурить сигарету, как пришел Танненбаум и объявил, что пора на ужин.
И что все местные коллеги горят от нетерпения, ожидая встречи со мной... Вот ведь дурак этот Женя, а слова сказал хорошие. Правильные сказал слова. Ну, насчет встречи со мной.
Я подмигнул бронзовому Маяковскому и, накинув на плечи куртку, пошел за Танненбаумом. На улице было чертовски хорошо.. И подумалось, что лучше бы не ходить ни на какой ужин, а пойти к Лукошкиной в ее шале, выпить чуть-чуть "Мартеля" и...
- Вот мы и пришли,- сказал Женя Танненбаум.
- Ну, вы попали,- сказал Женя Танненбаум... Нет, это он потом сказал. А тогда он сказал: - Вот мы и пришли.
В зале на стенах светились бра в виде канделябров, а на столах колыхались огоньки живых свечей. Акулы пера стояли парами, тройками или стайками. Когда мы вошли, к нам обернулись. Танненбаум громко и торжественно объявил:
- Коллеги! Прошу любить и жаловать - Андрей Серегин. Звезда, так сказать, криминальной журналистики.
Мне захотелось дать Жене в морду.
Вполне, кстати, нормальное желание. Но все-таки в морду я ему не дал, а только буркнул зло: аплодисментов, мол, не слышу. И Танненбаум, огорчившись безмерно, тут же и откликнулся:
- Поприветствуем нашего гостя аплодисментами!
И я до конца прочувствовал танненбаумовскую "дремучую языческую лохматость"... Раздались аплодисменты. Я посмотрел в ту сторону, откуда они прозвучали, и увидел Аню Лукошкину. "Ну, Анька,- подумал я,- вот вернемся в Питер, я тебе все припом..." Но до конца недодумал: Лукошкина была чудо как хороша. В очень простом, длинном, черном платье, с ниткой жемчуга на груди.
Потом начался ужин. Знакомство. Тосты. Упражнения в остроумии и красноречии. Больше всех, конечно, старался наш друг Ельц... тьфу!Танненбаум. Это меня раздражало. Но еще больше раздражало то, что этот лысый пень все вился вокруг моего юриста. Я подозвал Колю Повзло и дал ему поручение.
- Легко,- сказал Коля.- Нокаутом в третьем раунде.
- Легко?- переспросил я.- Вы же в разных весовых категориях, Коля... Он килограммов на тридцать-сорок больше тебя весит.
- Ты, Обнорский, дилетант,- очень солидно сказал Коля.- Я же с депутатами ЗакСа и чиновниками из Смольного пью.
Этот аргумент показался мне убедительным. И, забегая вперед, скажу, что Коля с поставленной задачей справился. Геройски, нисколько не щадя себя.
Ужин потихоньку приобретал все более непринужденный характер. Господа журналисты вели себя раскованно. Начались танцы... стал затеваться поход в сауну смешанным коллективом. ("Разнополым",- сказал Юрий Львович, немолодой главный редактор газеты "Скандалы и светская жизнь N-ска". Любознательный Повзло спросил у него: "А какой у вас тираж, коллега?" - "Шесть тысяч, коллега".- "Помилуйте, в N-ске все население - тридцать тысяч,- возразил Повзло.- Как же вам удается реализовать шесть тысяч?" - "Люди,- возразил Юрий Львович,- очень интересуются светской, знаете ли, жизнью..." Ошеломленный Коля сильно зауважал Юрия Львовича.)
Вечер вошел в ту стадию, когда уже царит всеобщий и всеохватный восторг, алкогольное парение души у одних и страстный поиск амуров у других... Так ведь весна! Взгляд Володи Соболина упал - ах, весна!- на некое создание женского полу с грудью и попкой. Взгляд Володи упал в глубочайшее декольте... да там и остался. Володя оставил Повзло с Танненбаумом и как самонаводящаяся ракета пошел на цель...
Весна. Весна! Неслышный гимн любви волнует кровь. Бушуют гормоны.
Повзло старательно выполнял мое поручение и "язычески-лохматый" бильярдный шар Танненбаума уже склонялся к Коле на плечо. Звучала музыка, перекрывая ее, из сауны летел женский визг. Визг был голым.
- Обнорский,- сказала, подходя ко мне, Аня.- Обнорский, пригласи меня танцевать.
Я пригласил, и мы пошли танцевать.
Как же это я раньше не обращал внимания, какие у нее глаза? Беда, а не глаза!
Музыка кончилась, но мы так и стояли посреди зала.
- Аня,- сказал я.
- Что?
- Анька, пойдем ко мне,- шепнул я.
- Нет,- сказала она.
- Почему?- спросил я.
- Потому что мы с тобой мало знакомы,- ответила она.
- Мы! С тобой!- изумился я.- Да мы с тобой вместе работаем уже сколько лет.
- И это повод для того, чтобы идти к тебе?