Дмитрий Гайдук

Встал я утром, смотрю — все ништяк. Солнышко светит, птички поют. Весна, короче. Или лето? Или весна? Ну, уж точно не зима. И то слава богу. Встал я, короче, утром, и вышел на балкон покурить.

Закуриваю сигарету — а она свистит как чайник со свистком. Слушал ее слушал — достало ее слушать, выкинул с балкона. Так она поднимается выше и летит в Африку. И остальные бычки за ней, выстроившись клином.

Эх ты, думаю, ё–моё. Опять киндер–сюрприз начинается. Лечь, что ли, поспать, — может быть, попустит. Захожу обратно в хату, а тут подходит ко мне Майкл и говорит: привет! а у тебя что, опять киндер–сюрприз? Я его спрашиваю: а как ты догадался? А он отвечает: а потому что ты сегодня без штанов тусуешься. Смотрю: а я и в самом деле без штанов. В одних трусах. А народ вокруг ходит и внимания не обращает. Наверное, точно лето.

Зашли мы, короче, в «Булку», взяли кофе. Я как–то слегонца завис, смотрю: кофе, «Булка», Сумская улица — все такое родное, знакомое, расслабляющее… Менты пирожками торгуют… И тут в «Булку» заходят человек пять автоматчиков и как начнут все вокруг с автоматов херачить!

Ладно, думаю. Ложусь на пол. И еще думаю, а что ж это я такое хотел сделать. Ага, поспать. Только хрен тут заснешь: Егорка привязался, так и орет в обоих ушах: непрерывный суицид для меня–а–га! непрерывный суицид! для меня–а–га! Ну, нагрузил. Вот я резко встаю и говорю ему: слушай, чувак, да отвяжись ты наконец со своей малиновой девочкой. И тут только слышу га–га–га! Смотрю, а там полный зал собрался, не меньше человек пятьсот, и все с меня прутся. Ну, я им сразу язык показал, потом фак тыкнул, потом трусы свои спереди приспустил. Хохот такой пошел, некоторые там в зале даже лопаться стали, ливерный фарш с них полез, мясокомбинатом в воздухе завоняло. А тут и сам мясокомбинат подъезжает. Не, думаю, на фиг, на фиг — и тихонько сползаю со сцены в оркестровую яму.

А в яме хорошо, тепло. Музыкантов никого нет, сидит одинокий скрипач и сосредоточенно мастурбирует. Увидел меня, оживился. Слушай, говорит, паренек, а давай друг другу помастурбируем — все–таки веселее как–то вдвоем. Не вижу тут, говорю, ничего такого веселого. А он все не унимается. Тогда говорит, знаешь что, давай я тебя орально удовлетворю. Ого, говорю, а пасть тебе не разорвет? У меня же половой орган в состоянии эрекции достигает десяти сантиметров в диаметре (во, как я клево все матюки–то позаменял!). Тут мой скрипач садится между стульев, закрывает голову руками и начинает как–то скулить: гонишь! гонишь! гонишь! Я ему говорю: ну, успокойся, мужик, конечно, я гоню, таких половых органов в природе не бывает. И вдруг чувствую, начал он у меня распухать. Так, думаю, надо срочно куда–нибудь отвлечься, а то и в самом деле разбухнет до десяти сантиметров, и что с ним потом делать.

Выглядываю с ямы — ничего вокруг не видно. Поднимаю голову — а там облака, а за облаками улица Сумская с высоты птичьего полета. Ну, думаю, нормально. Значит, я уже в раю. Теперь–то и поспать можно. И только я завтыкал слегонца, как вдруг слышу: а это еще кто тут разлегся?! Открываю глаза, смотрю — бог. В натуре совсем на себя не похож, но сразу видно, что бог. Вот, — говорю ему, — значит, сплю я здесь немножко. А он мне в ответ как зарядит ногой под зад; и пока я сквозь облака вниз лечу, сзади громовой такой голос: НАШЕЛ, БЛИН, ГДЕ СПАТЬ!!!

Лечу я это, значит, лечу, уже и забыл, куда я лечу, зачем лечу — а все равно лечу себе и лечу. Ну, думаю, надо пирожков купить по дороге, хоть позавтракаю, какая разница, все равно лететь. Достаю из кармана жменю скрепок и две семидолларовых купюры. А вот и мент стоит, пирожками торгует. Подхожу к нему, знакомлюсь. Оказывается, свой чувак, плановой из Днепропетровска. «Слушай, — говорит, — а не знаешь, где бы тут раскумариться? А то я с местной тусни в натуре никого не знаю». Ну, я пожалел чувака, хотел ему пару адресов подсказать правильных, а потом думаю: стоп! Он же ж мент! Какая разница, что он пирожками торгует. Мент, в натуре, а я, блин, добрая душа, чуть ему все точки не посдавал. И стыдно мне стало, просто до слез. Сел, значит, на бордюр, и плачу.

Тут подходит ко мне один местный кореш безбашенный — не буду называть кто, его и так все знают. И говорит: чего расплакался, волосатый? Киндер–сюрприз у тебя? Ну и что? У меня уже две недели киндер–сюрприз, так ты только посмотри, как мне ништяк. В Крымец вот на днях съездил, а там, блин, солнышко светит, море плещет, сладкая вата на деревьях растет. «Ух ты! — думаю. — А ведь надо бы и себе в Крымец бы съездить, пока киндер–сюрприз не кончился».

Встаю с бордюра, иду на метро «Исторический музей», попадаю на метро «Хрещатик». Тут бы мне и насторожиться, а я, блин, торможу, прямо как стоп–кран. Сажуся в вагон, выхожу через две остановки на Курском вокзале.

А на Курском как на Курском: грязь, вонь, бомжи, цыгане, хачики, менты голодные стаями бегают — и ни одной тебе волосатой рожи на квадратный километр! Короче, одним словом. Плыву я, значит, среди всего этого гамнища — и вдруг слышу: эй, чувак! Киндер–сюрприз купить забыл!

Подымаю голову — смотрю, стоит на лотке какой то боб–марлЕй конкретный, красноглазый, с косичками во все стороны. Купи, — говорит, — спецового джа–киндера, мэйд ин джамэйка. Смотрю — а у меня в кулаке пять штук российских зажато. Отдаю их боб–марлЕю, беру у него киндер, раскрываю — а там, само собой, не меньше корабля ганджи! Ох, говорю ему, и крутые же у тебя сюрпризы! А он мне в ответ загадочно: у меня, браток, никаких сюрпризов. Возьми любой киндер, посмотри — программа везде одна и та же.

Забил я себе пяточку, покурил и думаю: а ведь в самом деле, программа–то везде одна и та же! И с такими вот мыслями выхожу я с Курского вокзала и медленным шагом возвращаюсь на Сумскую улицу. Прихожу на «Булку» — а там уже пять часов вечера, весь народ как раз проснулся и выполз тусоваться. Ну, говорю, чуваки, поздравьте меня: только что в Москву сходил. А они меня спрашивают: ну и как оно там, в Москве. А в Москве, говорю, тоже все ништяк, потому что программа–то везде одна и та же! И достаю с кармана свой джа–киндер. А там еще почти что целый корабль, причем трава, чуваки! Вот это, бля, трава! Не меньше семерки, бля буду. Та! какая там семерка! Одну хапку сделал — и улетел! Вот это, я понимаю, ничего себе трава. С одного корабля человек пятнадцать по полной программе, а те, что пожадничали, потом еще три дня крышу свою искали. И до сих пор не нашли.

У одного паренька была фамилия Перделло. Ну, вроде бы, какая разница: один — Гастелло, другой — Перделло; но только жить с такой фамилией очень трудно. Мало того, что в садике все дразнили, в школе все дразнили, так еще и в армию не взяли из–за фамилии. Говорят: армия — не цирк, и клоуны там не нужны. Давай быстро меняй фамилию и приходи в военкомат. А ему в армию как–то не хотелось, и вот он уперся, не стал менять фамилию и в армию не пошел. Пошел на работу устраиваться, приходит в отдел кадров, а там все ржут как бешеные, под столы падают, говорят: иди ты, парень, отсюда вобще с такой фамилией. И вот он в конце концов устроился на гамнокачку, потом женился, фамилию поменял и стал просто Вася Петров. И стал типа жить нормально. Вот.

А потом случился кризис, гамна в стране не стало, гамнокачку закрыли три блока из четырех, а всех торчков с работы повыгоняли в первую очередь. И Васю Петрова с ними заодно. Тогда он думает: блин, херово–то как! Надо, блин, работу новую искать. Сел он на лавочку возле гамнокачки, закурил и сосредоточился.

И вдруг слышит: привет, Перделло, сто лет тебя не видел! А он отвечает чисто на автопилоте: шо ты гонишь, я тебе не Перделло, а Вася Петров. А тот ему говорит: ну, это ты для кого другого будешь Петров, а для меня Перделло. Я же твой школьный корифан, с тобой за одной партой сидел. Тут Вася подымает голову и видит: в натуре, его школьный корифан, за одной партой с ним сидел. Весь из себя навороченный, высовывается с какой–то офигенной буржуйской машины и говорит: привет, Перделло, как дела?