– Непосредственно вблизи наших стартовых комплексов, на мысе Канаверал, есть заповедник дикой природы. Его экологический отдел готов предоставить вам любые материалы. (Смех в зале).

– Джеймс Форбис, «Интернэшнл Герольд Трибун». М-р Паттерсон, как будут распределяться доставленные образцы? Спасибо.

– Согласно предварительным договоренностям, все страны-участницы проекта получат образцы. Другие страны получат их безвозмездно при наличии научных учреждений и ученых соответствующего уровня. Таких стран сейчас нет. Но к моменту возвращения могут появиться. В рамках научного обмена возможно изучение образцов иностранными специалистами в лабораториях стран-участниц.

– Оскар Гепнер, «Таймс». М-р Мэнсон, каков предполагаемый вес образцов? Спасибо.

– Грузоподъемность взлетного модуля позволяет поднять с поверхности Марса двух астронавтов в скафандрах плюс триста фунтов груза. Но это максимальная цифра. Скорее всего, будет меньше.

– Генри Кинг, «Медицинский журнал», США. М-р Мэнсон, как решаются проблемы с возможным попаданием на Марс земной микрофлоры и наоборот? Не будет ли земная биосфера подвержена опасности? Спасибо.

– Спускаемое оборудование проходит режим стерилизации. Но человек имеет микрофлору как снаружи, так и внутри. Её убрать нельзя. Мы считаем, что земные микроорганизмы не смогут размножаться в условиях Марса, хотя, возможно, какое-то время сохранят жизнеспособность в замороженном состоянии. Что касается Земли, то она постоянно бомбардируется метеоритами; некоторые из них имеют марсианское происхождение. Как видите, ничего страшного не происходит.

Всего было задано тридцать шесть вопросов. Из них всего четыре глупых.

Диктофонная запись.

…стало как-то не по себе. Не знаю, что чувствовал Эд, но мне порой казалось, что корабль стал меньше. Чушь, конечно, но я взял рулетку и замерил расстояние между стенами в нескольких местах. Написал на стене цифры промеров, и, как чувствовал беспокойство, брал рулетку, измерял и сравнивал. Это немного успокаивало. Однажды я долго не мог найти рулетку, не на шутку испугался, и с того случая всегда имел её при себе, пристегнув карабином к поясу. Начало клаустрофобии? Мы доложили о своем состоянии на Землю. ЦУП успокоил, ничего страшного, прими такие-то лекарства. Таблетки были выпиты, но я чувствовал, что боюсь чего-то другого, а не замкнутого пространства. И не открытого космоса. Когда мы помирились и пошли на стыковку, Земля была счастлива. Конечно, мы были порядочными свиньями, ведь за полетом следил весь мир, а не только Хьюстон. После стыковки мы сходили друг другу в «гости». Я украдкой осмотрел его стены, но надписей не нашел. Он держался лучше меня. Мы подготовили выход наружу и по одному «прогулялись». Меня не страшила бездна, усеянная звездами. А пугала всего одна, самая яркая, не считая Солнца, звезда – Земля.

Уолтер Лорд, врач центра подготовки НАСА.

– Гревски, разговор может быть только неофициальным. Никаких записей и, разумеется, публикаций. Итак?

– СМИ лаконично сообщили, что вернувшийся астронавт Эдвард Салливан жив, но ему требуется реабилитация. А на самом деле?

– Почти половину обратного пути он держался хорошо. А потом с ним произошло то же, что и с Джоном Шортом. Он был в постоянном страхе, ничего не ел и выглядел ужасно. Иногда делал бессмысленные и опасные переключения на пульте управления. Пришлось заблокировать местное управление. Больше всего мы опасались, что он попытается покинуть корабль, разгерметизирует его и погибнет. Мы еще не знали, что он спилил головки болтов выходного люка и выйти не мог.

– Вы говорите, выглядел….

– Там же были телекамеры. Пришлось по команде с Земли распылять аэрозоли, содержащие специальные препараты, в атмосферу корабля. Так нам удалось привести Салливана живым. Когда мы применили один из препаратов, его воля была подавлена, и он просто выполнял приказы, передаваемые по громкой связи. Открыть консервы. Поесть. Сходить в туалет. Принять снотворное. Лечь спать. Все бортовые системы управлялись и контролировались по каналам телеметрии.

– Сколько же времени его водили за руку?

– Критическое расстояние – половина пути. Плюс-минус две недели. Итого месяц.

– Это новая болезнь?

– Скорее, неизвестная раньше причина страха. Новая фобия. Пока астронавт видит Землю как диск, ничего не происходит. Но по мере удаления угловой размер Земли уменьшается. Человек начинает ощущать дискомфорт. Кризис наступает, как только угол достигает предела разрешения глаза, то есть около одной секунды дуги. Земля при этом теряет видимый размер, становится просто самой яркой звездой. А Марс еще не начал расти. Как только его диск становится различим, страх отпускает и, по мере приближения, исчезает совсем. Но хорошо запоминается. Существует некий максимальный радиус безопасного удаления человека от Земли. Астронавт, прошедший это критическое расстояние, получает сильнейшую психическую травму. В дальнейшем он способен на неадекватные поступки, которые, по его разумению, позволят ему избежать повторного попадания в «зону страха», хотя бы и ценой жизни. Но фобия поражает, видимо, не всех одинаково. Шорт был более подвержен. Салливан туда проскочил легко, но попался на обратном пути.

– А что делать потом, после пролета этой зоны?

– Потом поздно. Надо заранее. С кораблем. Я не специалист. Вставить в иллюминаторы телескопы. Запретить выход наружу в критической зоне. Увеличить скорость так, чтобы быстрее пройти опасный участок. Может, еще что, не знаю.

– А Салливан знал о вашем «секретном оружии»?

– Разумеется. Только правильнее это назвать «спасательный круг».

– Как же так? Люди, прошедшие строжайший отбор, сходят с ума из-за всего лишь вида в окно.

– Говард, человек четыре миллиона лет живет на Земле и никогда не отрывался от неё. Мы не знаем, что нас ждет там, в космосе. А насчет «всего лишь вида в окно»… Люди теряют сознание при виде крови, канатоходца между небоскребами, покойников ну, и подобных вещей. Самому наблюдателю, заметьте, ничего не угрожает. Наша психика изучена не лучше, чем космос. А уж когда эти субстанции встречаются, можно ожидать чего угодно.

– А Салливан, как он?

– Приземлился он практически здоровым. Не считая эффектов длительной невесомости и недостаточных физических нагрузок. Но это соматические проблемы. Он прошел стандартный курс реабилитации, четыре месяца. С психикой видимых проблем нет. Журналисты, интервью, родственники. Конечно, он переживает смерть Джона, у него развился комплекс вины, но это реакция нормального человека. Мы, конечно, его наблюдаем, но я думаю, что с ним ничего не произойдет, ибо он никуда больше не полетит.

– Шорта никто мертвым не видел.

– Это тоже спокойствия не добавляет. Конечно, Салливан не смог бы дотащить труп в скафандре до взлетного модуля. Да и смысла в этом никакого. Всё равно до Земли его не довезти. Но узнать причину смерти, и, главное, совершить хотя бы символический ритуал погребения, привезти фотографии было бы большим облегчением для Эда и родственников. Погиб, как герой. Похоронен с честью. А уж на Земле или на Марсе – особой разницы нет.

– Доктор, а вы не допускаете….

– Да бросьте, Говард. Там даже микробы не выживут.

– Куда же он делся? Или Салливан, ну, скажем, заблуждается.

– Врет, другими словами. Нет, не врет.

– Откуда вы так уверены?

– Я психиатр. Вижу.

Диктофонная запись.

… Тем не менее, все это плюс наша богатая аптека помогала мне справиться. Эд все видел и старался помочь. Земля тоже. Я называю это состояние клаустрофобией только потому, что нет другого термина. На самом деле это был страх перед расстоянием до ближайшего небесного тела. Я боялся вида исчезающей Земли. Самым страшным был пятый месяц полета. Приливы страха, до холодного пота и дрожания рук. Эд завесил все иллюминаторы. Я часами смотрел на портрет Бекки. Мне казалось, ромашка в её руке покачивается, а губы улыбаются. Психотропные препараты помогали не очень. Я боялся даже спать. Принимал снотворное. Когда красная точка Марса стала увеличиваться не только в яркости, но и в размере, мне стало легче. Марс приготовил ловушку, о которой никто не мог знать заранее. Мышеловка, в которой вместо сыра нанизана на стальной крючок страха призрачная надежда на чужую жизнь. Если полетел, то долетишь, выбора нет, ибо корабль нельзя повернуть назад. А вот с возвращением кому как повезет. Страх слишком запоминается. Эд знал, что высаживаться на планету должен я, а он, командир, остается на орбите. Это предусмотрено программой. И вот, влезая в скафандр, я совершенно ясно понял, что назад не вернусь. И он, мне кажется, понял тоже. Пройти пятый месяц еще раз было выше моих сил. Марс – моя последняя остановка. Перед расстыковкой спускаемого аппарата я посоветовал Эду держать рядом с собой ножовку, так, на всякий случай. Ведь проклятый страх, казалось, никак на него не действовал.