Неожиданно на «Меркурии» возникла легкая сума­тоха. Послышался звон телеграфа, и судно замедлило ход.

Мы никак не могли сообразить, что произошло на пароходе. Прошло минут пять. «Меркурий», машина которого не работала, остановился. Наконец с мостика крикнули:

– На шлюпке! Подойдите к борту!

«Молния» подошла к борту «Меркурия» вплотную. Сверху опустили штормтрап.

И тут все мы ахнули от удивления. Два матроса очень бережно подняли над бортом и поставили на привальный брус мальчишку. Мы сразу же узнали его, да­же не глядя на лицо. Это был Гриша Осокин.

– Ну, слезай! – крикнул матрос. – Да осторож­нее, не оборвись. Вот батька теперь даст тебе перцу!

– На шлюпке! – насмешливо сказал штурман, пе­регнувшись через борт. – Знаете такого мореплава­теля?

– Знаем, – ответил Костя смущенно.

– Скажите-ка его родителям, чтобы угостили бере­зовой кашей этого Христофора Колумба. Вперед наука будет!

Сопутствуемый насмешками матросов и штурмана, Гриша спускался по штормтрапу медленно и, видимо, с большой неохотой.

В шлюпке он сел на банку и опустил голову, чтобы не видеть нас. Видимо, он тоже был крайне удивлен тем, что его замысел побега закончился такой неожи­данной встречей.

– Эй, на шлюпке! – послышалось с «Меркурия». – Спросите-ка этого великого путешественника, не было ли с ним еще какого-нибудь Робинзона. А то, если в море обнаружится, придется и в самом деле на необи­таемый остров высаживать.

– Я был один, – угрюмо, не поднимая головы, от­ветил Гриша.

Штормтрап убрали. Снова на мостике зазвенел те­леграф. Под кормой у винта «Меркурия» вода вскипе­ла, и желтоватая ажурная пена поплыла по реке. Па­роход снова двинулся вперед.

Только теперь мы увидели Илько. Должно быть, он вышел на палубу, желая узнать, что случилось. Тогда мы снова подняли весла «в стойку» и закричали «ура». Илько узнал нас и в ответ помахал нам рукой.

«Меркурий», ускоряя ход, дал продолжительный гу­док.

– Дурной ты, Гришка! – укоризненно сказал Кос­тя. – И чего ты выдумал бежать!

– Да-а-а… раз в морскую школу не приняли, – плаксиво ответил Гришка. – Говорят, лет мало, а вон у Димки дед с десяти лет зуйком на шхуне пошел.

– Сравнил тоже! В то время и морских школ не было. А ведь тебя все равно бы ссадили с «Меркурия». Раз нельзя – значит нельзя, дубовая твоя голова!

Гриша молчал.

– Вот теперь тебе достанется от матери!

– А вы не говорите ей.

Костя резко развернул «Молнию» и скомандовал!

– Полный вперед!

– Не говорите, – жалобно попросил Гриша.

– Ладно, не скажем, – согласился Костя. – Толь­ко, брат, теперь не старые времена, чтобы из дому убе­гать. Запомни это! Да бери-ка весло и греби – у нас судно не пассажирское!

Гриша взял весло и принялся старательно грести.

– Самый полный вперед! – подал команду Костя.

«Молния» поползла по реке чуть-чуть быстрее.

Осенью возвратился товарищ Климов и привез нам от Илько письмо. Самого Климова мы не видели. Он пробыл в Архангельске всего три дня и уехал в Моск­ву. Мы, конечно, понимали, что его в Москве очень ждут. Ведь Климов должен был доложить Ленину о том, как живут ненцы в далекой тундре.

Мы знали, что ненцы-бедняки жили до Советской власти очень плохо. Их обворовывали русские торгов­цы – скупщики пушнины, притесняли и угнетали бога­тые кулаки-оленеводы, обманывали шаманы. И некому было заступиться за бедняков.

В письме, которое взял у Климова Николай Ивано­вич, Ичько писал нам, что уже повидал многих своих земляков и что до весны он решил остаться в тундре. Живет он с русскими на базе, где устроились жить еще несколько ненецких мальчиков. Он помогает своим то­варищам учиться говорить, читать и писать по-русски. Сам он тоже учится у русских и подумывает, нельзя ли и ему на будущий год тоже поступить в морскую шко­лу, потому что на пароходе «Меркурий» ему очень по­нравилось. Он подружился с моряками, осматривал весь пароход и решил, что русские ребята Костя и Ди­ма не напрасно хотят поступить в морскую школу. «Узнайте, – писал Илько, – может быть, и мне можно будет учиться вместе с вами».

– Он же хотел быть художником! – сказал я. – Неужели раздумал? Он так здорово рисует!

– Одно другому не мешает, – ответил Костя спо­койно и авторитетно. – Очень даже хорошо быть моря­ком и художником.

Далее в письме Илько спрашивал, нашли ли мы кочегара Матвеева, и просил передать поклон Григорию.

Мы очень сокрушались, что не могли ответить Иль­ко. Пароходы на Печору уже больше не шли. Начались заморозки, и вскоре Северная Двина покрылась сплош­ным льдом. А между тем Матвеева мы разыскали. Про­изошло это очень просто.

Еще в тот вечер, когда мы проводили Илько и когда так неожиданно смешно закончилась попытка побега Гриши Осокина, я зашел домой к Косте Чижову.

В это же время вернулся с работы отец Кости. Те­перь он, как объяснил мой приятель, работал председа­телем комитета профсоюза водников.

– Папка, – обратился Костя, – ты не знаешь ли такого человека? – Он показал портрет Матвеева.

– Что-то знакомое, – сказал Чижов, рассматривая портрет. – Подожди, подожди, кто же это такой?..

– Фамилия его Матвеев, он кочегаром плавал на пароходе «Владимир», – подсказал Костя.

– Правильно, Матвеев. Это же наш, соломбальский парень. А кто его так нарисовал? Очень похож. И нос, и глаза… Здорово! Он и сейчас плавает…

– А где он живет? Нам его нужно увидеть!

– Вот где живет – не скажу. Но узнать можно. С ним плавал боцман Пушкарев, тот должен знать. А Пушкарев на Малой Никольской живет. Да зачем вам этот Матвеев понадобился?

Костя рассказал о том, как Матвеев помог Илько бежать с парохода.

– Да, «Владимира» у нас теперь нет, – сказал Чижов. Увели его интервенты. А Матвеев здесь, видел я его, плавает парень…

На другой день мы пошли к боцману Пушкареву, но не застали его – он был в рейсе. Впрочем, жена Пушкарева объяснила нам, как найти Матвеева. Не теряя времени, мы отправились по указанному адресу. Но и Матвеева нам увидеть в тот день не пришлось. Он тоже был в море, в рейсе.

Встретились мы с Матвеевым только через неделю. Пришли к нему на квартиру вторично и сразу же уз­нали его. Как будто мы видели Матвеева уже много раз – так он был похож на рисунке у Илько.

– Здравствуйте, товарищ Матвеев! – сказал Костя и вытащил портрет. – Узнаете?

– Откуда он у вас? – недоуменно глядя то на порт­рет, то на нас, спросил кочегар. – Это меня один маль­чонка изобразил. Вон на стенке тоже его рук дело…

На стене в рамке действительно висел точно такой же портрет Матвеева.

– Откуда он у вас? – уже встревоженно снова спросил кочегар. – Неужели пропал бедняга, этот мальчонка? А это что же… вы нашли?

– Нет, товарищ Матвеев, – ответил Костя. – Иль­ко жив и здоров, и портрет этот он нам дал, чтобы мы вас разыскали.

Мы рассказали Матвееву о том, как встретились с Илько и как проводили его на Печору. Матвеев очень просил нас известить его, когда Илько вернется.

Однажды, уже по льду, пешком с Юроса к нам при­ходил Григорий. Он справился, не было ли от Илько каких-нибудь известий. Я прочитал письмо, в котором Илько передавал ему поклон.

– Привык к мальчонке, – сказал лесник деду Максимычу, – и вот тоскую теперь без него. Такой он ду­шевный и смирный, такой понятливый… Теперь уж, зна­чит, до лета, до пароходов не бывать ему здесь.

Лета мы ожидали с нетерпением. Собственно, мы ждали даже не лета, а осени, когда должны были по­ступить в морскую школу.

А зима тянулась удивительно медленно.

После школы мы катались на лыжах и на коньках, а однажды даже ходили в далекий поход – по реке Кузнечихе до Юроса, к леснику Григорию.

Избушку лесника почти по крышу занесло снегом. Только узкая тропка спускалась от избушки на реку к проруби.

Оказывается, Григорий ловил рыбу и зимой. Ма­ленькой пешней он прорубал во льду отверстия и опус­кал в них донницы. Почти каждое утро он приносил домой богатый улов.