17. Наконец, когда были уже готовы и другие агенты возмущения, он, как бы обращаясь с речью к народному собранию, спрашивал их: «Зачем вы повинуетесь, словно рабы, немногим центурионам и еще меньшему числу трибунов? Когда вы осмелитесь потребовать облегчений, если не приступите к новому и еще непрочно сидящему государю с просьбами или оружием? Довольно мы уже в течение нескольких лет грешили беспечностью, — так как старые из нас служат по тридцати или по сорока лет и большей частью с телом, изувеченным ранами. Даже и для вышедших в отставку служба не кончается, а, находясь у знамени (ветеранов), они под другим названием переносят те же самые труды. И, если кто у нас переживает столько приключений, того тащат еще в далекие страны, где под именем пахотной земли мы получаем сырые болота или невозделанные места на горах. Но самая служба в войске тяжела и не дает ничего: душа и тело оцениваются по десяти ассов в день. На эти деньги приходится покупать платье, оружие, палатки, на эти деньги откупаться от жестокости центурионов, покупать увольнение от военных работ. Но все-таки бичевания и раны, жестокая зима, мучительное лето, лютая война или ничего не приносящий мир останутся нашим всегдашним жребием. И нет для нас иного облегчения, как вступать в службу на определенных условиях, чтобы нам платили по денарию [58] в день, чтобы шестнадцатый год службы был окончательным, чтобы нас не удерживали сверх него при знамени, но чтобы в том же лагере награждали чистыми деньгами [59]. Разве преторианские когорты [60], где солдаты получают по два денария и возвращаются к своим пенатам после 16 лет, берут на себя больше опасностей? Мы ничего не говорим дурного о караульной службе в Риме, однако мы, живя среди диких народов, видим неприятеля из наших палаток»…

20. Между тем манипулы, посланные до начатия возмущения в Навпорт для (исправления) дорог, мостов и для других надобностей, узнавши, что в лагере взбунтовались, поднимаются с места, грабят ближайшие деревни и самый Навпорт, который представлял собой подобие муниципии. Центурионов, которые их удерживали, они преследуют насмешками и бранью…

21. С их прибытием возмущение возобновляется, солдаты рассыпались и стали грабить окрестные селения. Немногих из них, наиболее обремененных добычей, Блез, для внушения страха остальным, приказывает высечь и заключить в тюрьму… Но те, сопротивляясь влекущим их, хватаются за колени окружающих, зовут к себе на помощь… Солдаты сбегаются со всех сторон и, взломавши тюрьму, снимают (с заключенных) оковы и присоединяют к себе дезертиров и осужденных за уголовные преступления…

31. Почти в те же самые дни и по тем самым причинам произошло возмущение в германских легионах, тем более сильное, чем их было больше… На берегу Рейна находились две армии: та, которая называлась Верхней, находилась под командой легата Т. Силия, а Нижнею заведовал А. Цецина… Солдаты Нижней армии увлеклись до неистовства. Началось оно у двадцать первого и пятого легионов, а затем были увлечены также первый и двадцатый легионы… Услышав о кончине Августа, городская чернь, вошедшая в недавно произведенный в Риме набор, привыкшая к распутству, не способная переносить труды, стала напичкивать грубые умы других солдат такими рассуждениями: «Пришло время, когда ветеранам следует требовать скорой отставки, молодым солдатам — увеличенного жалования, всем вообще — предела их несчастий и отомстить центурионам за жестокость». Это говорил не один человек, как Перценний среди паннонских легионов, и не перед боязливыми солдатами, озирающимися на другие войска, а множество мятежных глоток и голосов вопило, что в их руках находится судьба Рима, их победами увеличиваются победы республики, их название принимают полководцы [61].

В этом году [62] случилось много чудесных знамений… Недостаток в хлебе и происшедший из этого голод также принимались за чудесное знамение; жалобы на голод раздавались не втихомолку только: в то время как Клавдий отправлял суд, его обступили с буйными криками, он был прогнан на край форума и там был сильно тесним, пока кучка солдат не прорвала толпы, сделавшей нападение. Было известно, что осталось съестных припасов всего на 16 дней, не более; но благодаря большой благосклонности богов и умеренности зимы дело не дошло до последней крайности. А ведь было время, когда Италия доставляла продовольствие легионам в отдаленные провинции; да и теперь она не страдает бесплодием. Но мы предпочитаем обрабатывать Африку и Египет, и жизнь римского народа предоставлена на волю кораблей и случайностей.

При тех же консулах [63] вследствие дороговизны хлеба едва дело не дошло до возмущения. В течение нескольких дней народ в театре заявлял много требований с такой вольностью, какая не была обычна по отношению к императору. Встревоженный этим Тиберий обвинял правительственные лица и сенаторов за то, что они не обуздали народ государственной властью, причем он присовокупил, из каких провинций и насколько больше, чем Август, он привозил запасы хлебного зерна. Поэтому было составлено, в назидание черни, сенатское постановление, отличавшееся старинной суровостью, да и консулы издали не менее энергичный эдикт.

Вследствие дороговизны хлеба усилилась ненависть к Нерону, любившему кулачные бои, — народ голодал, а в это время случайно узнали, что из Александрии пришло судно с песком для придворных борцов. Это навлекло на императора общую ненависть, и он стал подвергаться всевозможным оскорблениям.

Когда я, возвращаясь из Азии, плыл от Эгины в Мегару, я начал оглядывать местность вокруг себя: за мной была Эгина, впереди — Мегара, справа Пирей, слева Коринф. Эти города, бывшие некогда цветущими, лежат теперь перед моими глазами уничтоженные и разрушенные. Я начал сам с собою рассуждать: «Да, мы, людишки, негодуем, если погиб или убит кто-либо из нас, чья жизнь неизбежно кратковременна; а здесь валяются трупы стольких городов».

…Были приписаны к Таренту и Антию [64] ветераны, но они не помогли безлюдью этих мест, так как большая часть их разбрелась по провинциям, в которых они докончили срок своей службы; (к тому же) не привыкшие ни вступать в супружеские связи, ни воспитывать детей, они оставляли свои дома сирыми, без потомков. Дело в том, что теперь не выводились, как прежде, в колонии целые легионы с трибунами, центурионами и солдатами, причем каждый из последних находился в своем манипуле, так что (они) в согласии и любви составляли общину, а это были люди, не знакомые друг с другом, из разных манипулов, без руководителя, без взаимной привязанности, которые внезапно собирались в одно целое, как бы из иного рода людей и составляли скорее сброд, чем колонию.

Публикуемые ниже три документа представляют особый интерес, так как они опровергают установившийся в буржуазной науке взгляд, будто кризис рабского хозяйства не распространялся на Египет, что Египет в I и II вв. переживал расцвет хозяйства, что лишь тяжелые литургии и вымогательства властей терзали здоровое тело страны. Сильно попорченные, но дополняющие друг друга папирусы свидетельствуют о массовом (пап. 16 помечен № 30) запустении сел, население которых настолько немощно, что сельские власти вынуждены настаивать на сложении или отсрочке недоимок по нормальным налогам.

Что в этих трех отрывках перед нами не случайное явление, доказывает публикуемый ниже под № 17 документ, свидетельствующий, что в середине II в. разорение страны носило общий характер. Резкое уменьшение населения Рима наблюдается уже со времен Августа, что побудило правительство издать ряд распоряжений, поощряющих деторождение (см. № 18—21).