— Ничего, тетя!.. Одну бутылочку можно… А от остальных нам все равно теперь придется отказаться… Бюджет не выдержит…

Пообедав, мы возвращаемся в Гурзуф. Нужно отвезти домой тетю Нину. Она торопится, потому что вечером уезжают квартиранты и надо принять у них комнату.

Тетя Нина оставляет нас ночевать у себя, хотя мы и собирались успеть к ночлегу в ялтинский кемпинг.

— И не думайте, — решительно говорит она. — Никакого вам кемпинга не надо. Зря деньги-то тратить… Да и не пустят вас всех в кемпинг. У Корнелии паспорта-то, небось, нету?..

— А ведь верно, тетя Нина, — говорит Витька. — Без паспорта не пустят… Как мы сразу не сообразили?

— Вы уж по дороге старайтесь квартиры для ночевки подыскивать, — советует тетя Нина. — С квартирантов паспорта не спрашивают… — Она вздыхает. — Ох, и хлебнете вы еще с ней горя!..

Мы сидим с тетей Ниной рядом, Я вижу, как жалостливо глядит она на Корнелию. Она, видимо, никак не поймет, откуда взялась Корнелия и почему эта девушка не знает многих элементарных вещей. Теория относительности для тети Нины — темный лес. Она и не слыхала про такую. Где ж ей понять, — откуда взялась Корнелия?

Наконец Витька останавливает в теткином дворе машину и поворачивается к нам.

— Тетя Нина, — говорит он, — проведи с Корнелией инструктаж по поводу купальника, а? Мы бы сейчас на море пошли… А то уже второй день у моря и даже не искупнулись.

— Ладно уж, проведу! — Тетя Нина улыбается. — И где вы только ее такую нашли?..

Через час мы уже в море, в воде, по-вечернему теплой и нежной.

Корнелия входит в воду осторожно, боязливо, и я уже хочу подойти к ней и подать ей руку. Но Витька, уловив мое движение, удерживает меня:

— Подожди. Пусть сама.

— Мне кажется, она ни разу не купалась в море.

— Чудак, она просто отвыкла. Как она могла жить в Пантикапее и не купаться в море?

Мы оба восхищенно смотрим на нее. В сиреневом купальнике, тоненькая, тепло-белая, как статуэтка из мамонтовой кости, Корнелия удивительно хороша. Она понимает, что мы любуемся ею. Но я чувствую: есть что-то нехорошее в том, что мы любуемся ею оба, вместе. И, видно, она это тоже чувствует, потому что вдруг бросается в воду и плывет в море. Она плывет легко, уверенно, как будто плавала вчера, позавчера и вообще каждый день. И мы ошалело смотрим на нее, а потом бросаемся вдогонку. Но догнать ее не так-то просто. Она хорошо плавает. Однако мы все-таки ее догоняем и заворачиваем к берегу, и она хохочет и кричит что-то звучное и веселое на своей латыни.

Мы плывем рядом и смеемся, и тоже что-то кричим, и впервые чувствуем себя с Корнелией легко, свободно и просто. Впервые за эти двое суток на нас не давят века, разделяющие наши годы рождения. Мы точно так же смеялись и дурачились бы с любой знакомой девчонкой. Видимо, Корнелия чувствует то же самое, потому что, когда мы выходим из воды, она неожиданно кладет руки нам обоим на плечи и звонко, радостно произносит:

— Дру-зья! Дру-зья!

И добавляет слово, которое выучила сегодня за обедом:

— Ха-ро-ший! Bellus! Ха-ро-ший!

Проходит два месяца. Теперь я уже могу немного говорить по латыни, а Корнелия так же может сказать самое необходимое по-русски. Понятно, я все еще часто ошибаюсь, составляя латинские фразы, и Корнелия мило смеется над моими ошибками. Она иногда тоже загнет по-русски что-нибудь такое, что хоть стой, хоть падай. Но она не обижается, когда я смеюсь. Она вообще необидчивая.

Витька тоже понемногу зубрит латынь и уже может изъясняться на ней примерно в тех пределах, в каких изъяснялся я, когда Корнелия появилась у нашего костра.

Мы давно вернулись домой из отпуска и живем в городе, в который нас с Витькой, заядлых москвичей, забросила шальная судьба молодых специалистов.

Корнелия живет с нами. Вернее, не с нами, а со мной, потому что у моей квартирной хозяйки нашлась еще одна свободная комнатка. Витька же живет в маленькой комнатушке в коммунальной квартире, и устраивать Корнелию у него, понятно, было невозможно.

Если говорить откровенно, я очень рад, что так получилось. Рад, потому что люблю Корнелию и давно уже не скрываю этого ни от себя, ни от нее, ни от Витьки.

Наверно, это плохо, что я не скрываю. Наверно, именно поэтому Корнелия так сдержанна и порой строга со мной. Пока она не была уверена в моей любви, она была совсем другой. Она была мягче и нежнее. Она глядела на меня порой такими глазами, какими можно глядеть только на близкого, дорогого человека. А с тех пор, как я сказал ей злосчастное это «ато» — люблю, — она совершенно изменилась.

Она становится теперь прежней только при Витьке. Вначале я не обращал на это внимания. Потом заметил и стал думать. Высокий, стройный, спортивный Витька, конечно, гораздо привлекательнее меня. Я на полголовы ниже его, и толще, и уже начинаю лысеть, а у Витьки такая пышная каштановая шевелюра, что и в небольшие морозы он может спокойно ходить без шапки. Я уж не говорю о том, что Витька — по-настоящему хороший парень, что он талантливый инженер. Наверно, будь я на месте Корнелии, я, не задумываясь, предпочел бы Витьку.

Однако вскоре эти мысли я отбрасываю, потому что понимаю их нелепость. Не в том дело, любит или не любит Корнелия Витьку, а в том, что он не сковал ее своим «ато» (даже если тоже любит ее), а я — сковал. Всегда легче и проще только с другом, чем с другом, претендующим на большее.

И поэтому я твердо решаю не напоминать ей о своей любви. Ни разу. Не напоминать — чтобы и со мной она снова почувствовала себя свободно и просто. Не напоминать до тех пор, пока она сама не вспомнит об этом.

А если не вспомнит?.. Ну что ж… Значит, ей и ни к чему об этом вспоминать…

Мы с Витькой до сих пор еще не успели купить Корнелии всего, что положено иметь девушке, хотя уже спустили все свои невеликие сбережения. Когда мы покупали ей зимнее пальто, мохнатую шапку и меховые ботинки, она удивлялась:

— На земле все еще пользуются такими тяжелыми вещами?.. Я уже давно отвыкла от них.

Когда мы покупали ей осеннее пальто, она спрашивала; зачем два? Когда мы покупали ей боты и тяжелые осенние туфли она тоже удивлялась: зачем столько? Она вообще не понимала, зачем современному человеку столько вещей. Она считала, что обилие вещей делает жизнь человека неудобной, скованной. Она помнила, что когда-то страшно давно, когда она была маленькой девочкой, ее отец возил за собой несколько повозок разного добра. И это было очень неудобно. На корабле открывателей звезд она поняла, что вещей у человека должно быть совсем немного — только самое необходимое. Но зато вещи должны быть универсальными.

Она очень удивилась, когда, еще в Керчи, во время дождя, мы натянули свои плащи и заставляли надеть плащ и ее. Она попросила нас выйти из машины, переоделась там и вылезла под дождь в своем серебристом костюме и ботинках без застежек. Оказалось, что и костюм и ботинки не промокают. Она очень удивилась тому, что у нас с Витькой нет легких непромокаемых костюмов. Это ведь так удобно!

Ее серебристый костюм оказался не только непромокаемым, Он оказался и согревающим. В конце сентября, когда мы с Витькой мерзли в плащах и свитерах и собирались со дня на день надеть осенние пальто, Корнелия спокойно ходила по улицам в своем костюме и надевать пальто отказывалась. Она объяснила нам, что ее костюм не только согревает в холодную погоду, но и охлаждает тело в жару. К тому же он не рвется. И очень легко чистится. В таком костюме можно ходить до тех пор, пока он окончательно не надоест человеку.

Однако у нас на Земле не умеют пока что делать такую одежду, и поэтому нам приходилось покупать Корнелии все новые и новые вещи. Удивляло Корнелию еще и то, что на Земле сохранилось до сих пор деление одежды на будничную и парадную.

— Именно поэтому в ваших домах так много шкафов, — сказала как-то Корнелия. — Из-за шкафов в комнатах тесно, а в них висит одежда, которую носят редко.