Завидев предмет посторонний

на небе — я вздрогнул весьма!

Но... то был детеныш вороний,

летавший еще "без ума".

Он в штопор входил, кувыркался,

он камнем бросался к земле...

Я вздрогнул... Но я — обознался

в воздушном, пардон, корабле.

Стоял я без мысли и цели,

взирая на птичку-звезду...

А может, и сам я — пришелец?

Себя странновато веду...

Мой бывший собутыльник Рабинович,

которого ничем не остановишь,

когда он выпьет и раздухарится,

вчера мне снова встретился в столице.

Мне сразу стало видно по всему,

что не хватало с самого утра

для счастья совершенного ему

как минимум стакана полтора.

И, вспомнив муки этого кошмарища

своим давно непьющим существом,

пусть бывшего, но все-таки товарища

я спас от них. И — пожалел о том:

опохмелившись, он с полоборота

завелся, и ораторские ноты

в его ожившем горле проросли.

И — главным он своим увлекся жанром:

как Моисей с горы,

стал с лютым жаром

всех бичевать, казнить словесным жалом,

всех обличать, кто рядом и вдали.

И начал он, конечно же, с "вопроса" —

с того, какому не было и нет

ответа. Кто пытался дать ответ,

будь император он или поэт,—

немедля попадался под колеса

Истории на много долгих лет.

Все скопом на него смотрели косо.

...Конечно же, с "еврейского вопроса",

как с пьедестала, на меня свой пыл

обрушил Рабинович.

Возопил:

"Ну что, и после этого ты тоже,

как всех твоих единоверцев рать —

расейских патриотов, — будешь врать,

что спаивают русских эти рожи

пархатые, что Русь давно была б

сильнее всех, богатою и гордой,

когда бы русских мужиков и баб

отравой не губили эти морды,

картавая орава шинкарей?!

Во всем у вас виновен лишь еврей;

дави его, мочи его скорей,

жидовские гони в Израиль орды! —

И это бред уже не первый век

несете вы...

Но сам же опроверг

ты только что его. Ну, ведь не я же

вот только что себя опохмелил,

а ты — меня.

В меня, в еврея влил

ты, русский, два стакана влаги вражьей...

Вот редкость в наши долбаные дни —

ты не забыл былого собутыльника!

А то в печенку будто два напильника

врубились, и крутились там они,—

ты их изъял,

ты — человек, в натуре!

Я это говорю тебе без дури...

Но только дурь и сам ты не гони,

что спаивают вечно вас евреи —

не повторяй за глупыми людьми

такую чушь!

Да хоть меня возьми:

ведь за бутылку водки я скорее

хоть с кем перегрызусь,

я сам напьюсь —

но спаивать не буду вашу Русь!

Я сам себе полголовы обрею,

но кровную бутылку не отдам

ни русским, ни своим родным жидам.

Я выжру сам ее до дна, заразу;

продам — так только долларов за сто!.."

...Так Рабинович разошелся, что

гремящий монолог его ни разу

не смог прервать я даже краткой фразой,

чтоб возвратить ему крутым словцом —

сказать, что быть не надо мудрецом,

но идиотом надо быть последним,

чтоб эту мерзость, чтоб такие бредни

приписывать народу моему...

И я напомнить не сумел ему,

что от меня уж точно не слыхал он

и в самых шумных пьянках давних пор

на эту тему ни намеков малых,

ни шуток шалых. Даже легкий спор

по этому треклятому "вопросу",