Викарий слушал, будто бы находясь в трансе, опершись подбородком на руку, и его глаза были устремлены на детектива. Между вопросом и ответом не прошло и секунды. Он будто бы принял важное решение, пока Флеминг говорил, так как опустил руку и твердо ответил:

– Да. Я стоял на каменном мосту.

– Делал ли этот человек что-либо, в особенности, когда он проходил мимо?

– Да. Он посветил на меня фонарем.

– Вы подтвердили часть рассказа этого человека, – серьезно ответил Флеминг. – Не думаете ли вы, что вам лучше закончить и свой собственный?

Холливелл не выказал никаких эмоций при этом вопросе. Он ответил, тоже очень серьезно:

– Да. Думаю, что так будет лучше.

Он встал, подошел к окну, встал, глядя на деревню, которую он очень скоро должен был покинуть навсегда, и заговорил наполовину через плечо, очень тихо.

– Понимаете, я не мог не влюбиться в эту девушку, Дидо Мандулян. Я так старался не допустить этого. Она никогда бы не вышла за меня. А если бы и вышла, мы никогда бы не были счастливы. Это бы только привело к несчастьям, что бы ни случилось. И все же я ничего не мог с собой поделать. Я постепенно пошел по наклонной, вниз, вниз, все ниже. Конечно, она знала об этом, и это ей нравилось. Мне кажется, я первый священник, которого она когда-либо встречала. Однако на прошлой неделе ситуация начала меняться. Этот человек, Перитон, казалось, вдруг стал находить удовольствие в демонстрации привязанности к миссис Коллис – вся деревня знала об этом, здесь новости распространяются быстро. И тогда, тогда…

В первый раз его четкий, твердый голос дрогнул, но он снова взял себя в руки и бесстрастно продолжил:

– И тогда Дидо, казалось, стала расположена ко мне больше, чем раньше. Как-то она пришла сюда к чаю, а затем в субботу утром – около двенадцати часов – она пришла и попросила стакан воды. Я дал ей стакан воды, и мы поговорили. Казалось, она была чем-то немного взволнована. Затем попросила меня зайти и увидеться с ней в поместье. Я что-то вежливо ответил – мне пришлось бороться с собой, чтобы соблюдать приличия, – о том, рад прийти в любое время, когда она захочет. Она сказала: «Очень хорошо. Приходите ночью в полночь. Все, кроме нас двоих, будут спать; я буду ждать вас на террасе и впущу вас», и прежде, чем я успел сказать хоть слово, она ушла.

Холливелл умолк и сказал очень просто:

– Я думаю, что мне тоже нужен стакан воды. В горло пересохло.

На столике был графин, и Флеминг налил ему воды в стакан. Викарий выпил ее одним глотком и продолжил все тем же тихим голосом.

– Я не сильнее, чем кто-либо другой. Я не мог сидеть здесь, в своем кабинете, читая весь вечер и зная, что каждая секунда приближает полночь, зная, что моя воля будет сокрушена. Так что я упаковал рюкзак и поехал к другу, что живет за восемьдесят миль, близ Бата, и остался там на ночь. Мы сидели и говорили о крикете до часа ночи. На следующий день я вернулся рано. Она пришла в церковь. Перед службой она заговорила со мной. Она сказала: «Приходите сегодня вечером, в одиннадцать». В девять я бродил по окрестностям, по самым глухим местам. В десять я вернулся сюда. В четверть одиннадцатого я пытался снова бродить по окрестностям. Я намеревался пройти многие мили, но в половине одиннадцатого я очутился у ворот поместья. Тогда я понял, что это безнадежно. Я прождал до без пяти одиннадцать, а потом подошел к террасе. На одном из столов горел фонарь, и рядом с ним было письмо, адресованное мне. Я открыл его, и там было написано: «Тот, кто не хочет, когда может, уже не сможет, когда захочет», и я услышал серебристый смех за одним из темных стекол. Это была ее месть. Хорошая месть. Очень хорошая месть. Я сбежал. Тогда я и оцарапал лоб. На следующее утро рано я отправился к своему епископу. Вот и все.

Наступило долгое молчание, а затем Флеминг сказал: «Спасибо», и ушел.

Тем временем Роберт Маколей был крайне занят в своем самоназначенном офисе детектива-любителя. Он был неутомим и неразговорчив. Он много слушал и мало говорил, но было неизвестно, слышал ли он что-нибудь, имеющее хоть малейшее значение или ценность – он не был человеком, который повсюду трубит о своих открытиях. Поиск второго ножа поблизости от места, где было обнаружено тело Перитона, и поиски второго места борьбы, одновременно проводившиеся под руководством сержанта Мэйтленда, сильно его интересовали, и он потратил немало времени на собственные тайные поиски. Также он написал множество писем и отправил множество телеграмм своим клиентам и знакомым, которые могли пролить свет на связь между Лоуренсом и Мандуляном, но до сих пор это не принесло результата. Однако в его распоряжении был один факт, оцениваемый им очень высоко, который, как он думал, легко мог дать ему искомый ключ – ключ к богатствам Мандуляна. Совершенно случайно он обнаружил – армянин отрицал, что знает что-либо об этом человеке, Лоуренсе, кроме того факта, что тот некогда звался Шустером. Это открытие он сделал во время разговора с Флемингом.

Инспектор был серьезно обеспокоен. Отпечатки пальцев на ноже, возможно, означали бы завершение дела для менее добросовестного детектива. Но Холливелл подтвердил рассказ Лоуренса о том, что тот проходил мимо ворот поместья на территорию усадьбы в ночь на воскресенье, и это была отдельная головоломка. Если часть истории Лоуренса правдива, почему остальное не может быть правдой? В любом случае, зачем, черт побери, ему надо было идти в поместье, чтобы убить Перитона? Конечно, существовала возможность, что Лоуренс и Перитон отправились в поместье вместе, чтобы шантажировать Мандуляна, и впоследствии поссорились из-за полученных денег. Но если и так, то зачем он придумал смехотворную историю о наркотике? Если же это не выдумка, то Мандулян солгал. А если Мандулян солгал об этом...

Он решил поговорить с молодым Маколеем. Казалось, он был самым разумным человеком в этом месте. По счастливой случайности Роберт в этот момент находился в зале трактира, слушая сплетни, и он сразу поднялся в гостиную детектива.

– Дело продвигается хорошо? – выпалил он, тут же резко сжимая губы.

– И да, и нет, – ответил Флеминг. – Как вы знаете, я арестовал человека. Но я совсем недоволен. У меня в руках начало дела и его окончание, но нет середины. Беда в том, мистер Маколей, что не все говорили мне правду. На самом деле, я вовсе не уверен, что хоть кто-то сказал мне всю правду за исключением одного человека.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего, мистер Маколей. В любом случае, это не вы.

Роберт был удивлен.

– Я сказал вам… – начал он, но Флеминг поднял руку.

– Вы не сказали мне, почему вы так заняты здесь на этой неделе, играя в детектива-любителя. Не стоит придумывать оправдание. На самом деле, мне не слишком интересно. Но мне интересно вот что: может ли быть доказана какая-то связь между этим человеком, Лоуренсом, и… хм… кем-то еще поблизости.

Роберт хранил молчание.

– Вы его не знаете, не так ли? – спросил Флеминг.

– Нет.

– Никто не признается в том, что знал его.

– Вообще никто?

– Вообще никто. Вы будто бы очень удивились, что никто этого не признает, мистер Маколей.

– Вовсе нет, – коротко ответил Роберт. Он был удивлен и ругал себя за то, что хоть как-то показал это.

– В таком случае я прошу прощения, – ровно сказал детектив. – Как я уже говорил, я не могу получить сведения о связи между этим Лоуренсом и кем-то в деревне. Но я полагаю, что рано или поздно получу их. Думаю, мистер Маколей, вы хорошо знаете мисс Мандулян.

– Достаточно.

– Она говорит мне, что в субботу утром разорвала свою помолвку с Перитоном, и я склонен сомневаться в том, что она на самом ли деле это сделала. У вас есть мысли по этому вопросу? У вас есть какая-то информация о том, действительно ли она порвала с ним, или же нет?

Роберт внимательно обдумал этот вопрос, прежде чем покачать головой и сказать: