– Совершенно непонятно, откуда у тебя такие замашки – яблоками торговать! – трубит Жарикова. – Ты же сын интеллигентных родителей!

– Ну что вы, Анна Пална! Коммерческая жилка человеку не помешает! – поднимает голову Зусман; он называет Жарикову по имени-отчеству и говорит ей «вы».

– Я хочу с Вовой поиграть в лоточников! – говорю я робко.

Я ее немножко боюсь, как все в квартире.

– Этого еще не хватало! – дымит папиросой Жарикова. – Вова придет из школы и будет рисовать! Ему некогда!

– Я тоже хочу рисовать, – говорю я тихо.

– Рисование не баловство! – строго возражает Жарикова. – Это серьезное дело...

– И я хочу серьезно, – говорю я.

– Ты еще мал! – категорически изрекает Жарикова. – А Вова занимается этим серьезно! Потому что у него талант! Он будет художником!

– Я тоже хочу художником, – говорю я. – Я могу лошадь нарисовать... – Мне вдруг очень хочется стать художником.

– Ты еще неизвестно кем будешь, – басит Жарикова. – Надеюсь, конечно, не лоточником... Подрасти немного, тогда увидим... – И она опять уходит за ширму.

А мне становится грустно. Что она мне не верит. Ведь я же могу лошадь нарисовать! И дом нарисовать могу! И танк. И самолет. Я много что могу нарисовать. Вова, конечно, лучше рисует, раз он в пятом классе. Но и я ведь не маленький. А она всегда говорит, что я мал. И это мне очень обидно...

– Ты не сердись на Анну Палну! – с улыбкой говорит Зусман. – Она человек серьезный! И к рисованию относится свято!

– А почему вы на столе сидите? – спрашиваю я.

– Чтобы быть ближе к свету, – говорит Зусман.

Он действительно сидит под самой лампой.

– А у вас ноги не устают так сидеть?

– Я привык, – говорит Зусман. – Я могу так всю жизнь сидеть. Конечно, с перерывами...

– И я могу! – говорю я гордо. – Я на полу так сижу, когда играю... Я тоже так могу всю жизнь!

– Не хочешь ли ты уже стать портным? – смеется Зусман.

– Хочу! – говорю я: мне вдруг очень хочется стать портным.

– Вот видишь! – басит из-за ширмы Жарикова. – Ты еще сам не знаешь, кем хочешь стать...

Над ширмой поднимается дым – как будто там костер горит.

– Я всем хочу стать, – говорю я. – И художником, и портным, еще летчиком!

– Леонардо да Винчи! – смеется Зусман.

– Чего? – спрашиваю я.

– Был такой художник – Леонардо да Винчи, – объясняет Зусман. – Он был художником, изобретателем, врачом...

– Ну что ты, Зусман, морочишь ребенку голову! – возмущается Жарикова. – Человек должен выбрать одну цель и к ней стремиться!

– Я не хочу одну, я хочу много! – говорю я весело. – "Я хочу все!

– Юлий Цезарь! – смеется Зусман.

– Да ну вас! – сердито басит Жарикова. – Пойду лучше суп поставлю... Скоро Вова придет...

И она выходит, дымя папиросой «Пушка». Она сама дымит, как пушка после пальбы.

Зусман сидит, низко склонившись над левым коленом, и в руках у него мелькает иголка.

– Ты ее боишься? – весело спрашивает Зусман. (Я киваю.) – Ты не смотри, что она такая строгая! – говорит Зусман. – Она шумная, но добрая! И очень любит Вову. И тебя любит...

– А что это у вас под коленом? – показываю я на деревяшку под левым коленом Зусмана, на котором он шьет.

– Это рукавная колодка, – объясняет Зусман.

– На ней рукава шьют?

– Ты же видишь – я перешиваю рукав...

– Почему вы его перешиваете?

– Взялся костюм переделать, – говорит Зусман. – Рукава у него очень передúсты...

– Как – передисты?

– Вперед вшиты, как для извозчика! – говорит Зусман. – Извозчик ведь как на облучке сидит? Вот так! – И Зусман вытягивает вперед руки, как будто держит в них вожжи. – Если рукава вперед смотрят, говорят, что они передисты, то есть для извозчика шиты. А бывают задистые рукава – которые назад смотрят...

– А они для кого?

– Для тех, кто любит спину чесать! Понятно? – подмигивает Зусман.

Мне все это очень интересно.

– Надо, чтоб рукава прямо вниз висели, вон как на том пиджаке, – кивает Зусман на красивый синий пиджак, который висит рядом на манекене. – Это нормальные рукава.

Манекен в пиджаке выглядит очень важным. Хотя он без головы и без рук. У Зусмана несколько таких манекенов, они стоят у стены. Когда они голые, они какие-то жалкие, а когда в пиджаках – очень важные, даром что без головы и без рук! И мне почему-то хочется на них шляпы надеть.

У Зусмана очень интересная комната: когда в нее входишь, кажется, что в ней много народу, – это потому, что у стены собрались манекены. Они там как будто шепчутся. Потом только видишь, что они безголовые...

– А еще какие рукава бывают? – спрашиваю я.

– Больше никаких не бывает! Бывают брюки «носи носом», – таинственно говорит Зусман.

– Это как – «носи носом»?

– А это так на базаре дурачков обманывают. Сошьют брюки без верхней части, только две штанины, вот так, смотри! – Зусман берет со стола брюки и растягивает их на вытянутых руках в разные стороны, под самым своим носом, так что видны только брючины, а верхней части штанов не видно. – Вот так растянут тебе две сшитые брючины, а рассмотреть не дадут! Потом их тебе быстро свернут, деньги получат – и скроются в толпе! Поминай как звали! А ты придешь домой, развернешь брюки – а они без верхней части! Вот это и называется «носи носом»! – Зусман смеется.

– А зачем они так делают? – непонятно мне.

– Чтобы материю сэкономить! Вместо одной пары можно две «носи носом» сшить! И взять вдвое больше денег!

– А где это так шьют?

– Где! На базаре – где ж еще? На Сухаревке! Ты вон спроси Фатиму, ей один раз всунули такие брюки, она приходила ко мне плакаться...

Тут открывается дверь, и входит Вовка с Жариковой. Вовка весело кивает мне и швыряет на диван свой ранец.

– Сейчас Вова будет уроки делать, а потом рисовать! – громко говорит Жарикова. – Так что ты, Юра, иди-ка лучше домой...

Я грустно беру со стола свой лоток с яблоками. Вовка провожает меня до двери.

– Выходи через час во двор, – шепчет он. – Нарисую ей одну картиночку – и сбегу... Жди меня там!

– Давай, давай, товарищ пионер! Принимайся за дело! – слышу я за спиной трубный глас Жариковой.

Вовка – это мой самый близкий друг! И я его очень люблю!

Конечно, он не такой уж красивый, Вовка. Он рыжий. И все лицо у него в веснушках. Даже зимой. Но не в этом же дело. Он же не девчонка, чтобы обязательно быть красивым. Так мама говорит. Зато Вовка ловкий. И сильный. И умный. И еще он за меня во дворе заступается. Когда Вовка во дворе, тогда я спокоен: никто меня не обидит. И моя мама тогда спокойна. Потому что Вовка каждому сдачи даст, кто захочет меня обидеть.

Не знаю, почему мы так с Вовкой подружились... Наверное, потому, что нам с ним всего интереснее. Ему со мной интересно, а мне с ним. Вовка ведь все знает, про все рассказать может. И про машины он знает, какая какой марки – «форд», или «амо», или «линкольн», и про самолеты он тоже знает. И про радио знает, а про радио в моем детстве никто почти не знал. Ни у кого в нашей квартире приемника не было, а у Вовки был! Он его сам в Доме пионеров собрал, «детектор» называется. Там такой маленький кристаллик под стеклом, – тыкаешь в этот кристаллик рычажком с проволочкой на конце и ловишь разные станции! «Коминтерн», например! А можно и заграницу поймать! Ночью, когда все спят... Но лучше всего Вовка умеет рисовать. «Он будет большим художником!» – это все всегда говорили. Особенно Жарикова, его мачеха. Она ведь его мачеха, Жарикова, вы не забыли? Я вам говорил. Настоящая Вовкина мать давно умерла, он показывал мне ее карточку в альбоме. Тайком показывал, когда Жариковой дома не было. Вовка говорит, что она не любит, когда он вспоминает свою настоящую мать. Вовка говорит, что Жарикова его ревнует к умершей... Странно, правда? Что к ней ревновать, когда она все равно умерла! Но такой уж она, Жарикова, человек. Она Вовку очень любит. И Зусмана она очень любит. Она их обоих ко всем ревнует. Она очень строгая, но это я вам, кажется, тоже уже говорил... Жарикова все хочет, чтобы Вовка стал человеком. Она все время об этом твердит. Как будто Вовка не человек! Он ведь и так человек! И еще какой человек, скажу я вам! Очень хороший человек...