Ну, да генерал-аншеф не зря считался одним из лучших русских полководцев Семилетней войны и кампании против турок. Он умел справляться с разными неожиданностями. Не удалось спровоцировать Пугачёва двумя полками, начнём общее наступление.

— Вестовой, — обратился генерал-аншеф к одному из многочисленной своей свиты, не называя конкретного времени, что и не было нужно, — передайте бомбардирам, чтобы удвоили темп стрельбы. И перешли на эти новые, шрапнельные, снаряды.

Не одни только пугачёвцы имели своих людей во вражьей армии. Один из шпионов Тайной канцелярии передал через верных людей несколько снарядов нового типа, что применялись под Сакмарским городком и решили исход казанского сражения. Снаряды эти попали в военную коллегию и были тщательнейшим образом изучены. Они представляли собой шары разных калибров из тонкого металла, начинённые мушкетными пулями. В центре их помещался небольшой пороховой заряд, к которому шёл фитиль. При взрыве этого заряда пули и куски жестяного ядра разлетались в стороны, поражая десятки людей. Жестокое оружие. Но весьма эффективное. И вполне современное. Несколько сотен таких снарядов были поставлены в армию Панина, а на оружейных заводах уже готовили к выпуску более серьёзную партию. С ними была только одна беда, лёгкие снаряды летели довольно недалеко, и из-за непрочности оболочки из жести пороховые картузы приходилось облегчать едва не вдвое, иначе сила выстрела попросту разрывала её. Именно для этого Панин подвёл свою армию так близко к пугачёвской.

В ряды солдат в зелёных гимнастёрках полетели сероватые шары с тлеющими фитилями. Они взорвались над шеренгами пугачёвцев, осыпав их мушкетными пулями. Одновременно Панин двинул вперёд полки центра и левого фланга. Пугачёвцы пригибались, они не привыкли к свистящим над головой пулям, что выбивают разом десятки солдат. Да и протяжный звук, издаваемый шрапнельными снарядами, многих нервировал, вызывая едва не зубную боль. Солдаты подошли на расстояние эффективной стрельбы и открыли огонь. Первые два залпа остались без ответа, но пугачёвцы быстро оправились от первого шока, вызванного обстрелом шрапнелью. Перестрелка между полками была чудовищно яростной. Полки осыпали друг друга свинцом не хуже шрапнелей, падали один за другим с шомполами в руках и кусками бумажных патронов в зубах, но место убитых быстро занимали другие. Раз за разом взводы окутывались пороховым дымом, давая залпы. Однако приказа идти в рукопашную всё не было.

— Что это такое? — вопрошал Пугачёв, указывая булавой на линию пехоты. — По нам палили нашими снарядами!

— Что же, — пожал плечами Кутасов, — это было почти неизбежно, Пётр Фёдорович. Наши обозы не раз перехватывали пикинеры и карабинеры, так что шрапнели попали к врагу.

— Почему же мы не стреляем по ним шрапнелями? — поинтересовался Пугачёв.

— Надобности не было, — ответил Кутасов. — Панин нас просто немного опередил.

Теперь, когда армии сблизились, стрелять шрапнелями было слишком опасно. Они рассыпали пули слишком широко и могли основательно проредить ряды не только вражеских солдат. В общем, Панин сумел переиграть их, вовремя предъявив один из козырей. Правда, в рукаве у каждой стороны, словно у заправских шулеров, было ещё по несколько штук таких же.

— Прикажите солдатам идти в рукопашную, — посоветовал Пугачёву Омелин. — Пора уже.

Кутасов с сомнением поглядел на него. Что это нашло на комиссара? Он, конечно, не совсем профессиональный военный, однако должен же понимать.

— Нас меньше, — ответствовал «император», важно качая булавой, будто учитель указкой, придавая словам дополнительный вес. — А меньшим числом не атакуют.

— Зато мы злее, — припечатал Омелин. — Классовая ненависть стоит сотни штыков. К тому же, вы понимаете, что наших солдат просто истребляют этой перестрелкой. Панин понимает, что в рукопашной мы сильней, а вот в огненном бою опыта нашим солдатам не хватает. Он сейчас отведёт полки и снова обстреляет нас шрапнелью.

Кутасов покачал головой. Выходит, недооценил он своего комиссара, а ведь он говорил вполне очевидные вещи. И Панин не так прост, не стал кидать авангард в рукопашную, завязал перестрелку, а в штыковую отправит злых солдат Мансурова и князя Голицына, ненавидящих пугачёвцев также сильно, как те, благодаря пропаганде политотделов, всех остальных правительственных солдат.

— Прав ты, комиссар, — покивал Пугачёв. — Передать мой приказ пехоте. В рукопашную.

Вестовые помчались к линии пехоты. Почти сразу же забили барабаны, и пехота двинулась вперёд, солдаты вели беглый огонь на ходу и заряжали мушкеты, не смотря на примкнутые штыки. Рукопашная схватка была жестокой и кровавой: екатерининские солдаты успели примкнуть штыки перед самой атакой. Она кипела кровавой кашей, оставляя под ногами сражающихся трупы с многочисленными колотыми ранами, расколотыми головами, переломанные, словно куклы, брошенные злым ребёнком. Их число росло и росло, но солдаты продолжали истреблять друг друга. Иной и убит вроде, пронзён штыками раз тридцать, избит прикладами, но продолжает драться, как ни в чём не бывало. А потом у него будто завод кончился, падает солдат навзничь и глядит в небо остекленевшими глазами. Над ним же и по его бренному телу, уже лишенному души, топтались другие солдаты, задевая сапогами и штиблетами.

— Молодцы, — усмехнулся Панин, опуская подзорную трубу. — Но отчего кавалерию в бой не пускают? — ни к кому не обращаясь, спросил он.

— Ударной кавалерии у них нет, — ответил ему фон Бракенгейм, — а казаки для флангового маневра хороши, да в преследовании противника. Равно как и степные всадники Юлаева, что уже доказала недавняя схватка на нашем правом фланге. К тому же, атаковать кавалерией только на одном фланге было бы глупо, а на другом у Пугачёва осталось конницы только чтобы прикрывать пехоту от наших фланговых манёвров.

— В теории вы, Магнус Карлович, сильны, — покачал головой Панин, снова поднимая трубу к глазу.

— Мои добровольцы только ждут приказа, — коротко отчеканил пожилой немец. — Я готов лично вести их в рукопашную.

В ответ донеслась отборная брань. Фон Бракенгейм сначала опешил от такого, однако он слишком хорошо знал генерал-аншефа, чтобы воспринять её на свой счёт. Он быстро поднёс к лицу свою подзорную трубу, оглядел поле боя. И тоже заругался, причём по-немецки. Солдаты правого фланга бежали, увлекая за собой остальных, пугачёвцы прорывали линию пехоты.

— Михельсона туда, — приказал Панин. — Михельсона. Пусть заткнёт эту дыру!

Вестовой тут же умчался на фланг, к Михельсону.

Вестовой был, кажется, тот же самый, что передавал приказ нашему командиру явиться к Панину. Он сказал несколько слов, после чего Михельсон обратился к нам.

— Третий, четвёртый эскадроны, — приказал он, — вперёд. Ликвидировать прорыв.

Два наших эскадрона сорвались вперёд, сразу переходя на галоп. Мы видели, как побежали солдаты правого фланга, и теперь стремились как можно скорее атаковать врага, не дать ему рассечь нашу армию. Я на скаку проверил палаш и пистолеты, на всякий случай, хотя стрелять мне сегодня ещё не приходилось. Мы промчались мимо бегущих солдат, сбивая самых нерасторопных конями, заставляя иных остановиться, повернуть голову туда, где насмерть дерутся их товарищи. И врубились в пугачёвцев, явно неготовых к атаке конницы.

Я без устали рубил палашом направо и налево, конь топтал врагов, сбивал их наземь грудью. Это было совсем не то, что драться против шеренг подготовленного противника, особенно сбившегося в плотные каре. Нет. В этот раз мы рассекали пугачёвцев, быстро вытесняя из прорыва. Они пытались отбиваться, били штыками и прикладами. Я отвечал ударами палаша по головам, по плечам, колющими в грудь. Тяжёлый клинок раскраивал черепа, от него не спасали картузы и шапочки, насквозь пробивал тела, под ним трещали рёбра и ломались хребты. Один офицер в картузе замахнулся на меня длинным мушкетом, целя штыком толи в грудь, толи в живот. Слишком медленно. Я успел выхватить левой рукой пистолет и разрядить ему в лицо. Голова его лопнула как астраханский арбуз под ударом кулака, обдав меня кровавыми брызгами. Я сунул пистолет в ольстру и толкнул коня, чтобы тот грудью отбросил оседающее тело прочь с дороги.