Кучерова грызла тоска, он не находил себе места. Поглядев на пустынные горы, холмы и долины острова, он спустился с бака на палубу и стал пробираться между сидящими и лежащими казаками на ют. Запуганные возможным отсутствием питьевой воды на Лемносе, они везли с собой бутыли, бачки и ведра с водой, и он натыкался на них на каждом шагу.

На корме стояло несколько офицеров. Незнакомый ему моряк — капитан первого ранга что-то рассказывал; окружающие внимательно его слушали.

— ...и каждый камешек мне известен. Русское географическое общество и наша Российская академия наук в 1894 году произвели в этом море первые полные гидрологические и биологические исследования, а первая подробная опись берегов была сделана в 1845-1848 годах гидрографом русского флота капитан-лейтенантом Манганари...

На другой день на рассвете стали на якорь у Галлиполи. На берег сошли десятка два офицеров из корпуса Кутепова. А часа через два плыли по Дарданелльскому проливу.

Форты, жерла орудий на высоком европейском берегу у небольшого городка Канак, в самой узкой части пролива, и далее 58 километров Геллеспонта — границы между Азией и Европой, потом снова укрепления, форты, тяжелые крупповские пушки и Эгейское море, темное, почти черное и бурное, особенно в эту пору.

Началась качка. У непривычных к морю казаков побледнели лица, а часа через два многие лежали в лежку. Кучеров задумчиво смотрел на темные волны с белыми гривами, на безоблачное небо, на провожавших пароход крикливых чаек и грезил о своей Потемкинской станице.

Давно уже скрылся турецкий берег, улетели и чайки, поняв наконец, что они ошиблись и лежащие, сидящие и расхаживающие по палубам люди такие же голодные, как они, а Кучеров все стоял и думал, не следует ли уговорить своих станичников вернуться на Дон.

Пароход, взбираясь с волны на волну, держал курс на Лемнос.

Лемнос — это ряды палаток, вытянувшиеся, словно шеренги на параде, строевые, гимнастические и устные занятия пять дней в неделю, скудный паек, ограничивающийся порой 80 граммами фасоли, опресненная морская вода, тоска по родине и ряды могил у залива Колоераки.

Лемнос — радость, смешанная с тревогой о грядущем и печалью расставания с товарищами сотен отъезжающих на родину, и тупое безразличие, перемежающееся с пароксизмами безысходного отчаяния тысяч остающихся. Уезжали те, кто поверил советскому представителю Серебровскому, что в Советской России получат прощение.

Лемнос — чистилище, где никто не знает, какие врата ведут в рай. Месяцы томительного пустого ожидания голодного, разутого казачества. Безнадежные искания сбитых с толку людей. Спекуляция на оскорбленном самолюбии, на ложном чувстве долга, верности данной присяге и якобы скором «торжестве правого дела», в чаде парадов, под звуки фанфар, гром барабанов, еще живых кумиров, величавых атаманов и самого главкома, «что орлом глядит и орлом летает». Бессильная ярость против союзных оккупационных властей за скудный паек, тысячи проклятий на голову генерал-губернатора острова французского генерала Бруссо, коменданта лагеря майора Брени, его офицеров Пэрэ и Мишлэ, всех их родичей и потомков до седьмого колена за моральный гнет, за тиски голода. Упорный отказ записываться в Иностранный легион, наниматься на работы в Бразилию, в Перу, на Мадагаскар.

Лемнос... Слабые, морально и нервно разбитые, в основном офицеры, поддавались уговорам и уезжали в Бразилию, чтобы удрать оттуда обратно в Европу, на Корсику, потом снова в Стамбул и, наконец, во Францию, где устраивались шоферами такси, лакеями в ресторанах или рабочими на заводах «Рено». Сурово обошлась судьба и с теми, кто был покрепче и, не желая подчиняться, бежал на рыбачьих лодках с проклятого острова в Грецию. Добирались туда самые сильные и удачливые, большинство гибло в море, а немногие возвращались полумертвыми назад, чтобы украсить еще одним крестом казачье кладбище. И только смелые духом, а их было мало, решили разделить судьбу со своим народом.

Уехал в Россию лихой разведчик Степан Чепига, подались с ним и его дружки — «двум смертям не бывать, одной не миновать!». Кучеров остался, не страха ради — мучили сомнения и, главное, не мог он покинуть на чужбине сына своего друга, не мог не выполнить данную клятву. «Кланяйся матери, — сказал он Чепиге, — сестре, всей станице, может, когда и увидимся. А ты правильно делаешь!»

Прошло восемь месяцев. И не будь моря, порой ласкового, спокойного, умиротворяющего, порой грозного, бурного, но всегда прекрасного, нового, жизнь на острове стала бы невыносимой.

Наконец 26 августа 1921 года генерал-губернатор Лемноса объявил, что находящиеся на острове эмигранты будут в ближайшие дни перевезены в Болгарию. К 10 сентября лагерь опустел. Лемнос ушел в область мрачных легенд. Кучеров вместе с казаками уехал сначала в Болгарию, а потом в королевство сербов, хорватов, словенцев — СХС — навстречу своей злой судьбе.

Затрубили фанфары, понеслись команды: «Сми-и-и-рно! Равне-е-ение на-пра-а-аво! Го-оспода офицеры!» Все замерло. К выстроившемуся на плацу Донскому кадетскому корпусу, широко шагая, шел впереди свиты генерал Врангель, навстречу ему, подобрав елико мог брюхо, спешил на коротких кривых ногах директор корпуса генерал-лейтенант Перрет по кличке Боров. За ним, точно журавль за жабой, неторопливо вышагивал командующий парадом генерал-лейтенант Гатуа. Шествие завершал адъютант директора, сухощавый, подтянутый полковник Чепурковский.

Короткий рапорт, и вот уже гремит Преображенский марш, и Врангель быстро обходит сотни, крича во все горло:

— Здравствуйте-е, молодцы-ы каде-е-еты-ы-ы!

— Здравия желаем, ваше высокодительство! — рявкают кадеты.

Некоторые видят его впервые, и им кажется, будто он совсем такой, как на картинках. Но это не так: он постарел, еще больше высох, под глазами залегли черные круги, ясно, что его гложет смертельный недуг. И голос у него какой-то надтреснутый.

Обойдя сотни, Врангель вышел на середину плаца, принял позу и обратился к кадетам с речью. Он призывал их хорошо учиться, они-де нужны Великой России, и час ее освобождения близок. Барон хрипел все больше и больше — ему трудно было говорить. Потом кадеты кричали «ура!» и вновь звучали команды. Корпус строился к церемониальному маршу, а главком тем временем знакомился с местным начальством и персоналом. Пожимая руку Кучерову, он сказал: Рад вас видеть, генерал! — И почему-то, взглянув на свои большие наручные золотые часы с предохранительной сеткой, добавил: — Хочу с вами поговорить. Завтра жду вас в девять.

Стоящий неподалеку Алексей понял, что барон назначил Кучерову встречу, понял по упрямому взгляду, которым тот провожал главковерха, и жесткой складке на лбу, что волю его не сломить, И все-таки на душе было неспокойно, неожиданный приезд Врангеля мог спутать карты.

А Врангель тем временем направился к центру плаца.

Генерал Гатуа командовал на параде лет десять тому назад во Франции русским экспедиционным корпусом, встречая Пуанкаре, и уже тогда Гатуа был далеко не молод. А теперь и вовсе язык его плохо слушался, голос стал сиплым, позабылись нужные команды интонации, и кадеты давились от смеха, слушая его команды, и долго потом передразнивали старика.

— Парад, слюшай мой камант! К циримоньяльни марш! — вопил во все горло голосистый кадет Вениосов, недавно прибывший из Египта.

— На двузвони дистанс, равнень на-право! — подхватывал кадет Иванов по прозванию Баран.

— Направлень на угол сарай! — завершал громоподобным басом двухметровый Букашка Яковлев.

Смеялись кадеты и на самом параде. Сначала фыркнул один, потом другой. Смех — штука заразительная. Так и продефилировали мимо главкома, давясь и кусая губы.

Было жарко. Хотелось пить. И директор предложил осмотреть сначала находившийся неподалеку среди густой зелени корпусной лазарет. В большой чистой палате лежало человек шесть. Врангель подошел к первой койке и спросил: