В Белград Алексей приехал рано утром. Весь день он знакомился с городом, и вот к вечеру поднялся на западную стену древней, некогда грозной крепости — Калемегдан. Здесь согласно инструкции он должен встретиться с товарищем Иваном на последней или предпоследней скамье. Сегодня двадцатое апреля, первый день, когда на встречу выйдет товарищ Иван. Он должен быть в плаще, на голове у него будет тирольская шляпа с пером. Алексей узнает его по суковатой трости с серебряным набалдашником.

Алексей пришел сюда на час раньше, хоть делать этого нельзя: запрещено инструкцией. Огненно-красное заходящее солнце нависло над самой Савой, ее мутные воды смешиваются с темной синькой Дуная, чуть тронутой золотом у правого берега. Но вот все медленно блекнет, чтобы наконец слиться с наступающими с востока сумерками. Далеко за излучиной Дуная краснеют черепичные крыши Земуна.

Алексей стоит у парапета. Кругом ни души. И вдруг его ухо улавливает ритмичное позвякивание железа. Кто-то идет, ударяя наконечником трости о камни. Скоро к нему приближается человек небольшого роста, худощавый, на лбу шрам... — точно такой, каким должен быть по приметам «товарищ Иван».

— Вы позволите? — Он приподнимает шляпу с широкими полями и занимает место на скамейке.

— Пожалуйста! Дунаем и Савой можно любоваться и днем и ночью, — говорит Алексей слова пароля.

— Ночью ничего не увидишь! — отвечает незнакомец и протягивает для пожатия руку. — Будем знакомы... Я товарищ Иван.

— А, Иван Абросимович!

— Ну а теперь рассказывай! — говорит товарищ Иван.

— О чем? — удивляется Алексей.

— О чем хочешь! Все для меня интересно. Я здесь не первый год, изголодался по новостям с Родины...

Просидели они часа два. Никто не мешал их беседе. И чего только не коснулись в разговоре!

Алексей подробно изложил, как в кафе Белой Церкви невзначай подслушал беседу Павского с Мальцевым, и высказал Ивану Абросимовичу свое предположение:

— Мне кажется, Павский охотится за списками генерала Кучерова...

Иван задумался.

— Случая упускать нельзя, — проговорил он тихо. — Придется тебе немедленно ехать в Билечу вслед за Павским... Подробности твоего поведения еще обсудим.

— Генерал Кучеров там? — поинтересовался Хованский.

— Должен быть...

— Значит так, — резюмировал товарищ Иван, — завтра утром идешь к военному агенту, расскажешь свою легенду. Сошлешься на свое знакомство в Белой Церкви с полковником Павским, от которого ты узнал о том, что в Донском кадетском корпусе собираются налаживать старую австро-венгерскую гидростанцию, попросишь направить тебя в Билечу. А теперь пойдем. — Он посмотрел на часы. — Покажу тебе ночной Белград.

Была теплая весенняя ночь. Иван Абросимович снял плащ.

На улице Князя Михаила корсо было людно. Они двинулись с потоком гуляющих в сторону Теразии и очутились на площади возле оперного театра. Здесь шумно и весело. Часть площади занята столиками. Бегают как угорелые официанты, разносят лимонад, бозу, халву. Тут много учащейся молодежи, потому что близко университет.

— А рядом «Албания» — знаменитая кафана-ресторан, — рассказывает Иван Абросимович, — место, куда приходят писатели, купцы-тузы. Тут все чинно, спокойно. Но иногда кто-нибудь из толстосумов кутит с приятелями...

Алексей с любопытством смотрит на нарядных гуляющих. В ярко освещенных витринах ресторанов, кафе, кабачков выставлены огромные лангусты и омары в окружении салатов, в окна видно, как жарят на вертелах поросят, ягнят; прямо на улице на мангалах потрескивают над рдеющими углями чеванпчичи и ражничи. В просторных залах плачут надрывно скрипки венгерских и цыганских капелл, гремят тарелки, ухают барабаны оркестров, и под этот грохот на подмостках завывают полуголые певички. На улицу из открытых дверей и окон вылетают пьяные выкрики, веселый смех и громкая перебранка.

— Вон гостиница «Москва», — Абросимович кивает в сторону высокого шестиэтажного здания, облицованного зеленым и желтым кафелем и крытого какой-то необычной черепицей, — это излюбленное место «мышиных жеребчиков», то есть приезжих коммерсантов, в ресторане собираются шпики и шпионы всех мастей. Они не горланят, не напиваются и не объедаются, а спокойно сидят за кружкой пива или за чашкой кофе и поглядывают на проходящих по улице женщин, тихо перекидываясь словами. Одни сидят, точно на вокзале, и ждут, другие прислушиваются к разговору соседей, третьи будто за кем-то следят...

Миновали «Москву». Толпа поредела. Абросимович берет Алексея под руку:

— Если завтра военный агент даст тебе удостоверение и рекомендацию в Донской кадетский корпус, тотчас пойдешь к уполномоченному по русским делам, а от него в полицию, к Губареву: он ведает русским отделом. Завтра же вечером уедешь в Билечу, с тем чтобы в субботу быть в Требинье. Дело в том, что в Билече есть небольшая, но активная коммунистическая организация, ее возглавляет черногорец Васо Хранич. Я никогда его не видел. Говорят, большой чудак, отпрыск древнего рода. Мать у него русская, из семьи декабриста. Он может тебе пригодиться, поскольку дружит с каким-то грузином-генералом, которого в кадетском корпусе очень уважают. В пятницу и субботу у них конференция: готовятся к Первому мая, к маевкам или демонстрации...

— Ясно! А где я его найду? И каков он собой?

— Завтра я все уточню, а сейчас смотри: налево, где у будки стоит гвардеец-часовой, королевский дворец, а напротив, в этом сером одноэтажном здании, живет бывший царский посол Штрандман и военный агент, полковник Базаревич.

Серый обшарпанный дом с высокими темными окнами; над старинным парадным крыльцом на флагштоке полощется трехцветный флаг русской империи, которой уже нет. За высокими решетчатыми воротами, среди мрачного сада, спускающегося вниз, виднеется небольшой флигелек.

— В этом флигеле резиденция четвертого отдела РОВСа, так называемого русского общевоинского союза. Его начальник — генерал Барбович, а секретарь ротмистр Комаровский. Запомнил? Придется все изучать!

— Запомнил! Память у меня неплохая.

— В Югославии зарегистрировано в полиции сто тридцать шесть белоэмигрантских организаций. Ясно? Сто тридцать шесть «вождей»! Сто тридцать шесть рецептов, гарантирующих свержение советского строя! Нас, большевиков! Так-то.

— И как только мы до сих пор уцелели? — расхохотался Алексей. — Сто тридцать шесть?!

— Не бойся, ты будешь иметь дело не со всеми. После дела Кучерова займешься молодежью. Мы поможем тебе найти друзей, но ты и сам отыщешь их среди здешних рабочих и крестьян! Запомни это крепко.

На другой день, закончив успешно все дела, Алексей Хованский с новеньким нансеновским паспортом и рекомендацией военного агента директору Донского кадетского корпуса отбыл вечерним поездом в Билечу.

Черный, закоптелый паровозик притащил по узкоколейке пять вагончиков до маленькой, освещенной фонарями станции, затормозил, выбросил из высокой трубы в темную ночь сноп кроваво-красных змеек, запыхтел, как страдающий одышкой старичок, и под звон и скрежет буферов остановился. Пассажиры поспешно высыпали на перрон и тут же растворились в темноте. Выйдя из вагона, Алексей двинулся к небольшому зданию вокзала, но, подумав, вернулся к вагону и спросил у кондуктора, как ему пройти в центр. Кондуктор что-то невнятно буркнул, махнул влево фонарем и отвернулся.

«Не очень-то здесь любят «братьев русов», — отметил Алексей, выходя на тускло освещенную привокзальную площадь и сворачивая на мощенную крупным булыжником безлюдную улицу.

После душного, прокуренного вагона свежий воздух южной ночи вливался в легкие, и Алексей вскоре почувствовал себя совсем бодро, хотя и был в пути трое суток, и слонялся на пересадках в ожидании поезда сначала по Сараеву, потом по Мостару, и, наконец, проторчал несколько часов в Хуме.