Аман, бросив взгляд на сумрачные лица табунщиков, на напряженно окаменелое — Эркина, думал о том, что потерпел поражение.

Эркин вдруг резко поднялся:

— Пора.

— Вы останетесь здесь. Со мной поедет Альке.

Альке тотчас покорно пошел в угол избы искать рукавицы потеплее.

— Погоди, Альке. Я думаю, у тебя и здесь дел хватает, — остановил его Эркин.

— Альке нужен нам, — жалобно подхватил мальчишка.

Аман повернулся к медноусому:

— Тогда придется тебе сопровождать меня, хоть ты этого и очень боишься.

— Коней на переправе не меняют, начальник, — медноусый смотрел с вызовом, — а переправа предстоит опасная. И сдается мне, что боится кто-то другой, не доверяет ни мне, ни зоотехнику.

— Зоотехнику я доверяю и потому оставляю здесь. Соберите соседних чабанов и прокладывайте тропу в сторону Алатая. А мы будем идти навстречу и пригоним жеребят и стригунков в низину. Другого выхода нет. Сено и корма используйте экономно. Те времена, когда мы пускали скот свободно под скирды, сказали нам «прощай». Если выглянет солнце, кобылиц пустите на тебеневку. Если мы крупных животных с твердыми копытами не прокормим тебеневкой, то нетелям придется плохо.

— Уже на мордах лошадей начинают нарастать сосульки. Им трудно доставать губами до земли, — сурово сказал медноусый. — Мы не можем дать обещание, что перезимуем с помощью тебеневки.

— Ничего, перезимуете. Почистите морду каждой лошади и выгоните их на тебеневку. Даже если вам придется лопатой расчищать снег, вы придете к весне без потерь.

— Ну что ж, — сказал медноусый, — если вернусь живым, буду расчищать.

Эркин понял: он добился своего. Едет вместе с управляющим. Понял и другое: чем больше будет настаивать на том, чтобы вместе продолжать путь, тем упрямее будет в своем решении Аман испытать судьбу.

Он чувствовал, что двух этих людей связывает тайная вражда и что медноусый, заманивший Амана в ловушку необходимости взять его, коварен и хитер.

— Э нет, жигиты! — весело сказал он. — Кто начинает путь вместе, вместе его и кончает. Но раз уж возник спор, его нужно решать единственно справедливым способом. Бросим жребий.

— Это правильная мысль, — подтвердил Альке, а мальчишка просто запрыгал от радости: наконец хоть какая-то забава.

— Жребий, жребий, кидаем жребий, а вы, Аман-ага, идите к лошадям, посмотрите, годятся ли.

— Эх вы, жигиты! — сказал управляющий и вышел..

— Дело в том, что над их родом висит проклятье. Идти с ним в такой буран — искушать шайтана. Я верю в судьбу, — сказал медноусый, как только дверь закрылась за Аманом.

— А я полагал, что ты веришь только в бутылку, — с неожиданной для него злостью бросил Альке, и Эркин подумал: «Он тоже понимает, что им нельзя идти вместе». — Бери одну из выпитых тобой, — приказал тихий Альке, — и посмотрим, как насчет судьбы.

Бутылка лениво закрутилась на кошме от руки медноусого и показала на дверь.

— Все правильно, — сказал медноусый, — моя бутылка меня не подвела. Одному ему ехать надо. Он больше денег получает, пускай больше рискует.

— Что-то мне все меньше и меньше нравятся ваши шутки, — Эркин вырвал из его рук бутылку. — Крутани еще раз, Альке.

Альке положил бутылку на кошму и почему-то медлил.

— Ну крути же, крути! — не выдержал мальчишка.

Альке исподлобья взглянул на Эркина, и Эркин, мгновенно поняв его, чуть опустил веки.

Бутылка покрутилась и показала на зоотехника.

— Ах, черт возьми, — вскочил, как козленок, мальчишка, — ни в чем мне не везет! Неужели ты, дядя Альке, не мог сделать так, чтобы показала на меня?

— Не мог, — серьезно ответил Альке. — Никак не мог.

Когда они вышли во двор, мела легкая поземка.

Ночь была черна, как кошма, и, казалось, могла бесшумно поглотить всякого, кто решится покинуть жилище. Мороз набрал силу; жигиты стучали зубами, будто факиры, глотающие огонь.

Кони, нетерпеливо ожидающие людей, заржали призывно из темноты.

— Один из них никуда не годится, — сказал Аман, — он не способен прокладывать тропу. Словите жеребца из косяка.

Он не спросил, подобно нетерпеливой женщине, кто же все-таки едет с ним, — стоял огромный, неподвижный, покуривая сигарету.

— Дайте нашим лошадям сена и накройте попоной, — сказал он Альке. — Нам на них еще возвращаться.

— А что если направить их на тебеневку? — сострил медноусый. — По вашему совету.

Но Аман словно не услышал его.

Когда привели громадного жеребца, Аман засмеялся.

— О, это целая гора! — Он ласково похлопал жеребца, и тот заржал тоскливо.

— Чует трудную дорогу. — Эркин помог управляющему сесть на здоровенного степного богатыря. — Думаю, что лыжи лучше взять мне, этот измучает вас; непривычный, будет шарахаться.

Аман чуть склонился с седла, словно хотел разглядеть как следует лицо зоотехника, но снова выпрямился.

— Хорошо. Лыжи возьмете вы.

— А вы, ага, возьмите ружье, — посоветовал Альке.

— Для чего оно нужно? — недовольно проворчал Аман.

— Береженого бог бережет. Возле Чертова моста бродит стая волков, могут напасть.

— Ружье нужно нам самим, — сказал из тьмы медноусый.

— Альке сказал — мы повинуемся. Берите ружье, ага. А тебя, дорогой друг, трудно понять: то ты храбрец безумный, то без ружья ночевать боишься. — Эркин будто случайно потеснил медноусого конем.

— Какой калибр? Тридцать второй или мелкашка? — спросил вознесенный мощным жеребцом до небес Аман.

— Двустволка, ага.

— Откуда достал?

— Только не воровством. Я купил его у перегонщиков скота.

— В следующий раз купи мне, — попросил Аман. — Будь здоров, Альке, собирай здешних жигитов, и прокладывайте путь к Алатаю.

— Начнем, как только развиднеется. Не беспокойтесь о нас. Возвращайтесь здоровыми и невредимыми.

И хотя силуэты обоих всадников сразу поглотила ночь, три табунщика долго смотрели в бездну тьмы.

Разные чувства теснились у них в груди.

Тревожно и беспокойно было на душе у Альке. Прожив вот уже большую часть жизни в тяжелом неизбывном труде, много раз рискуя жизнью, он не ожесточился, не огрубел сердцем. В редкие дни свиданий баловал пятерых детишек, никому не завидовал, не желал дурного. И сейчас его простое и чистое сердце сжимала тревога за Амана и Эркина. Но он испытывал и восторг перед этими людьми, отправившимися добровольно в немыслимо тяжелый путь, не дрогнувшими перед буранной ночью и лютым морозом. Ему и в голову не приходило, что в течение своей многотрудной жизни он много раз рисковал не меньше — ведь жизнью его была  р а б о т а, и она включала в себя и долгие месяцы зимовки, и бураны, и тяжелый труд, и многое, многое другое, о чем знает только табунщик.

Товарищи ушли в дом, а Альке все стоял, прислушиваясь к ночи. Потом вернулся в избу. Медноусый пил кумыс; мальчишка дремал, закутавшись в тулуп.

Мальчишке снились сны.

Ему снилась Алма-Ата, где он был год назад. Струи фонтанов перекрещивались, образуя волшебный, сверкающий на солнце тоннель. Он шел по этому тоннелю, и почему-то брызги его не задевали. Он шел бесконечно долго и вдруг стал бояться, что так дойдет до гор и не увидит города. Тогда он вошел в струи, и они расступились перед ним; он увидел прекрасное высокое здание, увенчанное золотой короной. Он понял, что теперь это его дом. Но вокруг здания замер в изнеможении измученный табун; мальчишка понял, что лошади голодны и хотят пить. А люди, идущие по тротуарам, совсем этого не понимали.

Мальчишке очень хотелось войти в свой дом, и пусть кто-нибудь другой думает о табуне. Но люди, идущие по тротуарам, совсем не собирались заботиться о табуне. И тогда мальчишка понял, что только он может напоить и накормить табун. Было очень жалко новых брюк и красной рубашки, но он вспомнил, как струи расступались перед ним, вскочил на жеребца и погнал лошадей к фонтану. Замерли троллейбусы и автобусы, остановились машины, пропуская табун, но люди на тротуарах по-прежнему спешили по своим каким-то важным делам.