В этих местах взгляд всюду натыкается на горные каменистые вершины. И нет пространства, исчезающего за горизонтом.

«Значит, — пришел как-то к выводу Эркин, — у них нет надежды на что-то, лежащее за пределами жизни и ее ежедневных забот. Отсюда эти крутые характеры, это трудолюбие».

Скучая о доме, где и топчан как перина, Эркин не раз собирался уехать, но, пока собирался, успел привязаться к загадочным людям, живущим в ущельях Алтая. Сюда прилетали только самолеты, прилетали редко, иногда с перерывами в месяц, до железной дороги шестьдесят километров, а близко на юге — граница, и за ней чужая земля, чужой народ.

Дружба была здесь редкой и потому главной ценностью. А Эркин был одинок. Однажды старый чабан на джайляу сказал ему: «Ты птица из теплых краев, если хочешь остаться здесь, должен привыкнуть не только к сорокаградусным морозам. И люди покажутся тебе холодными. А когда привыкнешь, найдешь свой дом — придет к тебе тепло. Земля Алтая чудесна, люди честны и прямы. Да, это правда, что они, как дети стрелы-змеи, едва родившись, расползаются в разные стороны, живут порознь. Если будут вместе — съедят друг друга. Но когда вырастают, наживают свое, снова находят друг друга и объединяются. Наши люди никого не трогают, но если кто-то из чужих обидит их, то они все вместе погонятся за обидчиком и убьют его. Так что будь осторожен, старайся не ранить душу невинного человека. Если решишь пустить здесь корни, то почва благодатна. Женись, у тебя никто не спросит калыма. Девушки Алтая находят себе достойного и выходят замуж бесплатно. Это ты и сам видел. Ту-ту-ту, приезжают из Узбекистана и увозят с собой. Помни, мой дорогой, что на почве Алтая трудно расти чужому дереву Здесь выживают лишь крепкие деревья, терпеливые к холоду и невзгодам».

Странным было то, что эти речи говорил чабан при взрослой дочери-красавице. Эркин поначалу решил, что старик намекает на свою дочь, но потом выяснилось, что она уже просватана в соседний аул. Как все мужчины Эркин насторожился при откровенности чабана, но, узнав что она чужая невеста, пожалел о несостоявшейся возможности.

Отец был мудр, девушка прекрасна и бойка. Он долго вспоминал о ней, пока не увидел Малику.

Суматошная бессонная здесь всегда весна. Запертые на всю зиму в кошарах овцы выползают на пастбище, как только показывается черная земля. Тощие, с висящими до земли животами, с выпирающим крестцом. И вскоре, еще земля не успевает высохнуть, начинается массовый окот Дома пустеют, не слышно в ауле ни девичьих голосов, ни криков детей. Но по оврагам, сопкам, ущельям снуют молодухи, держа под мышкой длинноногих лысых ягнят. Карманы платьев у всех набиты разноцветными тряпочками.

Это сакман[24]. Тяжелая пора, нескончаемая грязная и возвышенная работа. Нужно принять ягненка, пометить его и матку одинаковыми тряпицами, приучить к соскам. Везде слышно блеяние, сакманщицы сбиваются с ног, спеша от одной овцы к другой; платья их грязны, лица измучены.

В один из дней окота Эркин зашел в библиотеку, чтобы проверить, все ли девушки вышли на сакман. Это было поручение управляющего Амана Тенгринова. Аман подчеркнул особо, что заведующая библиотекой тоже должна пойти на окот.

Когда Эркин вошел в библиотеку, она была пустынна. Лишь слышались чьи-то шаги в сумраке прохода между книжными стеллажами. Эркин подождал немного и пошел на звук шагов. Девушка стояла спиной к нему.

— Здравствуйте! — громко сказал Эркин.

— Здравствуйте, — не обернувшись, ответила девушка.

— Пришел позвать вас на сакман.

— Куда?

— В отару Кумара.

— Хорошо. Я и в прошлом году была там.

— Тогда пока. — Эркин круто повернулся и вышел.

«Ну и воспитание у них здесь, даже не обернулась», — ругал он мысленно норовистую заведующую. Но он запомнил узел тяжелых волос на тонкой шее, сережку с розовым камешком в розовой мочке маленького уха, крепкий подбородок.

Однажды, объезжая отары, проверяя, как идет окот, в маленькой ложбине он услышал чьи-то причитания. Нежный голос, такой жалобный, что слабый душой разрыдался бы, упрашивал: «Ну же, милая, ну же…» Эркин обогнул куст и увидел девушку: присев на корточки, она совала под матку ягненка с красной веревочкой на дрожащей тоненькой ножке. Девушка была так поглощена своим занятием, что не услышала, как подъехал Эркин. Он замер. Овца тупо отворачивала морду, отказываясь помочь девушке. Причитания становились все жалобнее, все печальнее, и наконец голос достиг такой силы мольбы, что у Эркина дрогнуло сердце. Даже глупая овца наконец вняла просьбам и подпустила ягненка к себе. Девушка со вздохом облегчения поднялась, распрямилась. Увидев Эркина, сказала равнодушно:

— А, это вы…

— Да, я.

— Я не слышала, как вы подъехали. Эта дурная матка отгоняет свое чадо, каждый раз надо уговаривать, просто не знаю, что делать.

Ее матовые, цвета черной смородины глаза вопросительно посмотрели на зоотехника.

— Принесите кошку, иногда это действует, матка от ревности должна допустить ягненка, — сказал Эркин.

— Нет, — улыбнулась девушка, — мать, так принявшая дитя, не насытит его.

— Тогда не вижу выхода.

— Терпение.

— Извините, но я не узнаю вас, сестренка.

— Может, если бы здесь был другой жигит, вы бы меня узнали сразу. Иногда это действует. — Девушка засмеялась. — Я заведующая библиотекой.

— Е-е… я так и подумал сначала, но ведь я не видел вашего лица. Как вас зовут, сестренка?

Девушка глядела непривычно прямо и смело.

— Вы, я вижу, не из наших мест.

«Апырау, до чего красива!» — подумал Эркин, но сказал небрежно другое:

— Вы здорово умеете угадывать.

— Это очень просто. Жигиты нашей стороны никогда не скажут девушке «сестренка». Так у нас принято называть только родную сестру. Если хотите узнать мое имя, поищите в своей записной книжке.

— Зачем? Я и так догадался. Вы Тенгринова. А вот имя действительно может подсказать книжка… Ага… вот — Тенгринова Малика, дочь Аспана.

Девушка вдруг подхватила ягненка и, гоня перед собой овцу, пошла к кошаре.

— Сестренка, ау, сестренка!.. Малика, что это вы? — позвал он.

Девушка даже не обернулась.

«Эх, трудно мне подладиться под них!» — с досадой цыкнул Эркин и сел на коня.

Теперь, как бы случайно, его конь каждый день сворачивал к отаре Кумара. Это заметили другие сакманщицы, стали хихикать, перешептываться. Малика держалась независимо, не давала никакого повода к разговору наедине, и эта непонятная гордость ставила его в тупик.

«Может, я слишком скромен, — гадал Эркин, — и потому смешон?» Но нет, глаза Малики смотрели холодно и как-то изучающе.

Свою досаду Эркин вымещал на длинногривом коне, нахлестывал его нещадно, когда уезжал от кошары. Как-то приехал в сумерки. Дневная суматоха улеглась, и сакманщицы, по-видимому, ушли отдохнуть в домик. Когда он открыл дверь, увидел нехитрое вечернее застолье при свете керосиновой лампы.

Девушки и молодухи поздоровались с ним преувеличенно радостно, со смешками.

— Проходите на почетное место. Вы, оказывается, нас расхваливаете везде, за это мы рады накормить вас ужином, — пригласила молодуха, видимо, звеньевая. На руках ее дремал младенец. Эркин, будто не заметив шутки, сказал серьезно:

— Спасибо.

Молодуха прикрыла грудь, — видимо, только что кормила ребенка, — пододвинула Эркину миску. Девушки хихикали, щипали друг друга. Малики среди них не было.

«Зря я уселся с ними, не оберешься шуток и насмешек».

— Слишком тощую овцу вы прирезали для себя, — сказал Эркин, попробовав сурпы — бульона из баранины.

— Если бы дали жирную, мы бы не обиделись, — откликнулась бойко сакманщица.

— Разве я вам отказывал когда-нибудь? — обиделся Эркин.

— Конечно, нет, — успокоила молодуха с ребенком, — но сейчас годную для хорошей сурпы овцу не найдешь нигде в районе, все матки отощали. А мы едим вообще нетель, жира в ней столько же, сколько в рыбьем глазу. Ах, как нам жалко себя…