И тут Нуржан опять услышал, как где-то вдали, за снежными холмами, прозвучала не то песнь, не то плач Снежной девушки. Она звала, она тревожила его сердце своей неведомой печалью.

— Вот что я скажу тебе, Аманжан, — вдруг выступил вперед Бакытжан. — Ты всегда обзываешь как хочешь… То ляуки, то обжора, то жирный. Ладно, я такой… А вот ты каким оказался на деле? Других дразнишь, как заведенный патефон, а сам ты кто? Затаился до поры до времени, акри… Там, понимаешь, в совхозе скот дохнет без корма, а ты тут устраиваешь нам…

— В аул без сена возвращаться не будем, — решительно поддержал его Нуржан. — Сейчас спустимся, объедем гору и сани прицепим. А потом дальше поедем.

— Нет, — столь же решительно отказался Аманжан. — Я не желаю еще двое суток подыхать без еды.

— Можешь оставаться. Поедем без тебя, — сказал Нуржан.

— А! Так вы вот как… Привыкли, когда вас в бараний рог гнут. — Аманжан сплюнул в снег. — Ну вы у меня сейчас попляшете. Если вы решили подохнуть, я вам помогу. — И с этим он выхватил из кармана складной нож; щелкнув, раскрыл его. — Прежде вас укокошу, чем вы меня…

«Аманжан! — хотелось крикнуть Нуржану. — Вот ты какой, оказывается. Вместе росли, вместе учились… Ты зачем это нож… нож-то зачем, Аманжан? Нет, домой лучше не возвращаться. Лучше нам здесь и умереть, вдали от людских глаз…»

— Вы мне все надоели! — кривясь, выкрикнул между тем Аманжан. — Все вы, умники, агитаторы, ляуки… Общество! Человечество! — завершил он выкрик по-русски. — Обществу нужна скотина на мясо, а мы, люди, не нужны, что ли? Пха-ха-ха! Патриоты какие выискались! Плюю на вас! Обществоведение мне и в школе до смерти надоело!

Нуржану казалось, что перед ним кричит, бешено сверкая глазами, не его закадычный друг, с которым он провел немало хороших дней в детстве, а беснуется старик Конкай… Вот он соскочил с гусеницы трактора, на которой стоял, и двинулся к ним, держа нож в руке.

— Эй, а ты грамотный парень, оказывается! — воскликнул Бакытжан, еще не веря серьезности происходящего и стараясь дело свести к шутке. — Всякие слова русские запомнил!

— Не смейся, ты! Сейчас кишки тебе выпущу! И со своим отцом Упраем не успеешь попрощаться, ублюдок!

— А-а! — тонко взвизгнул Бакытжан; какая-то неведомая сила, казалось, подбросила его в воздух; непонятно куда и каким образом, но он так двинул здоровенного жигита, что тот рухнул на снег словно подрубленный; нож далеко отлетел в сторону.

Гордый, неистовый Аманжан, считавшийся непобедимым, валялся в сугробе, словно тополиное бревно, а Бакытжан мгновенно вскочил на гусеницу «ДТ» и закричал сверху, потрясая кулаками, словно оратор:

— Смеетесь над тихим! Издеваетесь над молчаливым! Я вот как накушался от вас! — И он провел ребром ладони по горлу. — Это я, я плюю на вас! На всяких там Конкаев и волков, которых надо бояться! На собачий холод и голод! И на тебя, Аманжан, плевать хотел! Нуржан, садись в трактор, — повелительно крикнул он старшому. — Поедем за санями. А этот бешеный пес пусть валяется в снегу. Нарушившему клятву — смерть!

— Все равно… прикончу обоих, — кряхтя, корчась на земле, прохрипел Аманжан. — Своими руками порешу, сволочи…

Трактор взревел. Рассерженный Нуржан рванул рычаги.

— Поехали! — крикнул он.

— Поехали! — повторил за ним Бакытжан.

Аманжан остался лежать в снегу. Налитыми кровью глазами, словно волк, попавший в капкан, злобно следил он за удалявшимся трактором. Жажда мести, презрение, ненависть снедали его. Когда трактор, нырнув за бугор, скрылся из виду, парень уткнулся в снег лицом и заплакал. Разрыдался так, что заломило в висках. Слезы падали в снег, сразу же превращаясь в ледяные катышки. Пальцы его распухли от холода, побагровели, и он вытер их об рукава и сунул под мышки. Вытянув шею, посмотрел вниз — трактор бодро удалялся, выстреливая клубы дыма, порою глубоко увязая в снегу, но не замедляя хода. Вскоре он скроется за склоном…. Судя по скорости, трактор должен был за какие-нибудь полчаса обогнуть гору и выйти на вчерашний след.

Как они и надеялись, низина горного подножия не была заболочена, камней больших также не оказалось на пути — и это было хорошим началом. Плотный, слежавшийся снег легко проламывался под гусеницами, подминался под брюхо трактора, и он с ровным гудением бежал вперед. Лица у двух трактористов были суровы, словно шли они в танковый бой; движения их были резки и энергичны, и на душе у каждого не было того вчерашнего чувства нехорошей тоски и отчуждения — деятельная бодрость целиком захватила жигитов. Им предстояло в дело провести то, что они задумали, и это — преодолев всю усталость и отчаяние… после того, как была утрачена всякая надежда… Вот он, тот безрассудный порыв, на который оказываются способными отчаявшиеся люди, рассчитывающие только на собственные силы. Смерть можно преодолеть только подобным порывом…

— А что, Нуржан, правда ли это, — нарушил тишину Бакытжан, — что замерзающий человек чувствует, что ему тепло, даже жарко?

— Да, — отвечал Нуржан, который с сосредоточенным видом вел трактор.

— Мне ночью тоже было жарко… Я, Нуржан, видел, как пришла ко мне девушка… одна девушка и повела меня куда-то. Вовремя ты, выходит, дернул меня за ногу…

— Не замерз без жилетки? — спросил у товарища Нуржан, вспомнив, как они сожгли — один пиджак, а другой — безрукавку.

— Зад дрожит, зато сердце кипит, — ответил Бакытжан. — Слушай, джура, у меня в кармане один куртик завалялся… — добавил он, потупившись. — Погрызем, что ли?

Нуржан, увидев, каким несчастным и кислым стал вид у парня, рассмеялся и сказал:

— Так вытаскивай… Чего мнешься?

Окатыш курта, черный от долгого пребывания в кармане, трактористы грызли по очереди. Обрушивая громоздившуюся до небес тишину заснеженной горы, могучий «ДТ-54» с неимоверным грохотом начал новый подъем на перевал по следам вчерашнего восхождения…

И вот, объехав встрявшие в сугроб сани, «ДТ» остановился, попятился, и Бакытжан, успевший уже на подходе спрыгнуть с трактора, стал знаками подавать команды: ближе… еще ближе… стоп! А там и, подняв тяжелое дышло, попытался соединить его вершину с задком трактора, но не увидел в проушине болта, стал искать его, раскидывая вокруг снег, а потом крикнул:

— Давай сюда палец гусеничный!

Поймав на лету брошенный Нуржаном стальной палец, продел его в скважины и сверху вбил обухом топора.

— Бисмилла! — крикнул он и взобрался в кабину. — Поехали!

«ДТ-54» ринулся вниз, волоча за собою сани, из-за которых промучились трактористы лишний день. Радовались молодые люди — все же их взяла: с шумом бежал трактор, словно конь, к хвосту которого привязано пустое ведро. Осталось теперь найти стога, погрузить сено и…

Когда они, ликуя, съехали к месту своей ночевки, то увидели Аманжана, который по-прежнему лежал в сугробе. Он не шелохнулся, когда трактор стал, чуть не наехав на него гусеницами. И ребята испугались.

— Ойбай-ау! Уж не убил ли ты его? — предположил Нуржан.

— Брось! Кишка тонка у меня, чтобы с одного удара убивать, — отвечал Бакытжан. — Притворяется мужик!

Аманжан лежал под самыми гусеницами не шевелясь и, словно ничего не слыша, смотрел на далекие белые вершины. Нуржан высунулся из кабины.

— Эй, вставай, чего лежишь! — крикнул он. — Садись давай, и поехали!

Но тот продолжал лежать, вызывающе храня молчание, с серым лицом… Нуржан спрыгнул с трактора и схватил его за руку, потянул.

— Вставай, говорят! Посерчали маленько — и хватит. Не оставлять же тебя на съеденье волкам… А кто виноват, не виноват — после будем разбираться.

Тут и Бакытжан подоспел; Аманжан, словно бы нехотя, словно делая им большое одолжение, поднялся наконец с земли и, отряхиваясь, проворчал:

— Не пропадать же мне из-за дураков… — И с важным видом полез в кабину.

Он уселся на свое обычное место и долго ни с кем не желал разговаривать. Хранил гордое молчание. Но спустя некоторое время заговорил первым, причем грубо и заносчиво.