Корзинкин-старший не раз ходил к Женькиному отцу, злому, чахоточному:

— Вы что, боговые, делаете с парнем-то своим? Погубите ведь вконец! Его воспитывать надо, а не голодом морить.

— Отстань, не твое дело!

Вот и вышло «не твое дело»: отец у Женьки умер прошлой зимой, и парень сразу пошел шпанить. Мать его моментально забыла все строгости. Как же: придет Женька домой, натащит хлеба, прочей жратвы, выпить еще принесет — идет там пир горой! Хорош стал матери Женька.

Но, как бы то ни было, выручил сегодня Пашку. На прощанье, однако, предупредил:

— Про то, что было, — молчок! А обо мне — вообще рог на замок. Не то шибко худо будет. Вот так. Кто работает, а кто ворует.

Мать только и жила теперь тем, что ждала весточек с фронта от отца да от Димы.

Отец писал домой аккуратно, примерно два раза в месяц, и уже знали, когда ждать треугольник со штампом: «Солдатское письмо бесплатно». Однажды его ранило, была задержка письма — так какая дома воцарилась суматоха! Мать чего только не наподумывала. Вся извелась. Успокоилась, только получив весточку из госпиталя.

И письма у отца солидные, степенные: с приветствиями каждому, наказами, советами по хозяйству и воспитанию. Конечно, до шуток ли человеку в такой большой должности: командир расчета семидесятишестимиллиметрового орудия, сержант! Пашке он писал:

Пашка, прочитав такое, фыркнул:

— А он как думал? Мы ведь тут тоже не в чечки играем, понимаем дело-то!

Время шло, вот уже и ноябрь покатился к исходу, а от Димы все не было и не было вестей.

Пашка утешал мать:

— Надо понимать: наступление идет. Радио-то слушай! Наши войска бьют врага под Сталинградом. Может быть, Диме теперь и перекусить-то толком некогда, не только что письма расписывать!

А у самого душа была не на месте.

И вот — пришла наконец весточка, да не та, какую ждали…

Торопясь с дневной смены, Пашка еще на подходе к дому услышал мамкин истошный крик. Забежал в избу — и обомлел: мамка каталась по полу, стукалась об него головой. Витька испуганно и тихо сидел в углу, Генька орал во весь рот. Еще была в избе соседка Клавдя, она тихо всхлипывала, била себя по коленям.

На столе лежал квадратик бумаги. Пашка взял его.

У Пашки подкосились колени — он так и сел на пол, рядом с заходящейся в крике матерью. В глотке першило, губы расползались, и в глазах стоял едкий туман. С трудом поднялся, опираясь на руки, и вышел в сени. Прислонился там к переборке, зацарапал пальцами стылые доски. Кока Дима!.. Кока Дима!..

Как ни тяжело такое пережить, а пережить надо. Надо работать, заботиться о еде, о дровах, присматривать за младшими братьями. Так и было. Только теперь Пашка уже не торопился после работы домой, как раньше. Словно бы что-то стало по-другому в избе после Диминой похоронки — как будто дом выстудили однажды, и до сих пор не возвращается тепло. И мамка сидит вечно в углу, точит слезы. Ходить-то она стала совсем плохо, шаркает да шаркает старыми валенками.

Нет, скучно стало Пашке бывать дома! А куда идти? Однажды Валька Акулов позвал его:

— Слышь, Паш, сходим сегодня вместе к детдому?

После того случая они недолго были в ссоре, и Пашка уже не смеялся над дружбой Вальки и девчонки-блокадницы, а даже с интересом выспрашивал, как там у них, да что, да о чем разговаривают. Правда, к старой Валькиной кличке — Акуля — прибавилась новая: Матрос-Гарри-без-слов. А Лену Пашка звал не иначе, как Джин Грей.

— А, товарищ Матрос-Гарри-без-слов, здравствуйте! Наше вам почтение! Как там гражданка Джин Грей, все еще «танцует танго цветов»? «И развевая печаль, гремит разбитый рояль»? Но-но, не куксись, я ведь шутю, не видишь, что ли? Как там, честно, дела-то?

Когда Валька предложил разделить компанию, навестить Лену, Пашка удивился:

— Зачем я тебе нужен?

— Видишь… — замялся Валька, — там у них есть одна воспитка очень злая. Меня она уже знает, и если увидит, что я пришел, ни за что Лену не отпустит. Она считает, что это… война, не надо это все…

— И правильно делает! — назидательно сказал Пашка.

— Ну конечно, я разве что… Так вот — ты туда зайдешь, скажешь кому-нибудь, чтобы Лену вызвал, ага? И вот еще что; я позавчера обещал ей, что приду, и не пришел — нас после смены увезли полигон от снега чистить, я только к ночи освободился. Ну и ты… помоги мне объяснить, в случае чего, вдруг она меня и слушать-то не захочет!

— Ладно, идем. Совсем ты, гляжу, запутался с этой красоткой Джин. Недаром тебя так и зовут — Акуля.

Пашка все сделал так, как велел друг: проник за детдомовский забор, сказал мальчишке, чтобы тот вызвал Лену Козневу, и спокойно удалился. Валька ждал у калитки, весь красный от напряжения. Вдруг калитка открылась, и появилась запыхавшаяся Лена в телогрейке:

— Валя, здравствуй! Где же ты был? Если бы ты знал, как я тебя ждала!

Валька открыл рот, замигал часто-часто: он, видно, сам не ожидал услыхать такое. Пашка повернулся деликатно, хотел идти своей дорогой и услыхал тонкий голосок:

— Ленка, ты куда? Лен, я с тобой! Я с вами! Не ходите без меня, а то воспитке скажу. Хитрые какие!

Это Вадик восстанавливал свои права на прогулки с сестрой. Лена развела руками, поглядела на Вальку; тот — умоляюще — на Пашку. Пашка сплюнул в сторону: ну, чертовые жених и невеста, и тут-то вас выручай! И позвал Вадика:

— Эй, Вадик! Ну-ко, идем давай лучше со мной! Я тебя на трамвае покатаю. Хошь? Ну, айда!

Взял мальчишку за руку, потащил за собой. Отойдя уже довольно изрядно, вдруг остановился и поглядел назад. Валька с Леной шли рядом вдоль по улице, становясь все меньше и меньше. Будто плыли куда-то между сугробов. И в Пашкино сердце проникла вдруг жестокая зависть к другу Вальке. Ишь, Акуля, как устроился! Как это она ему сказала: «Если бы ты знал, как я тебя ждала!»

Ему вот, Пашке Корзинкину, никто не говорит таких слов…

И снова — утром ли, днем ли, ночью — идет на свою рабочую смену низенький, скуластый, стриженый мальчишка. На заводе он — большой человек! Он делает пушки. Из этих пушек наши бойцы громят врага.

На работе — все забудь. Мало ли, что дома болеет Генька или Витька схватил подряд три пары. Забудь и то, что ты, например, не выспался или просто плохое с утра настроение. Тут работа! Не только сам крутись юлой, а еще и успевай подгонять Ваню Камбалу, по-прежнему ежеминутно поддергивающего грязные короткие штаны на плоском заду.

В эту зиму с Пашкой произошел случай, о котором потом на заводе рассказывали легенды.

Одна из них звучала примерно так;

«Прикатывают это на полигон партию пушек. Ну, приемщики тут, понятно, целая военная команда. Старший над ними — полковник по званию. Стали снаряжать к стрельбе первую пушку — что такое? Не открывается замок, да и всё тут! Туда-сюда — не открывается! Полковник бежит к телефону, звонит на завод: «Товарищ Быховский! В головном орудии сегодняшней партии допущен серьезный брак. Прошу немедленно принять меры!» Директор ему отвечает: «Не нервничайте, сейчас я вышлю специалиста». Выходит из заводоуправления, садится в свою персональную «эмку» — и к пушечному. Является к начальнику цеха: «Ну-ка, где у вас Пал Иваныч?» Вызывают Пал Иваныча: «Тут за воротами стоит моя машина, садись в нее и езжай немедленно на полигон. Надо поддержать честь завода. На тебя вся наша надежда!» Тот садится, едет. Приехал, вылез из «эмочки» и — к пушке. У военных глаза на лоб. Полковник снова к телефону, звонит Быховскому: «Вы кого мне послали?» А тот в ответ: «Не волнуйтесь, все будет нормально. Пал Иваныч у меня дело знает». Пал Иваныч сделал все, как положено, полковник сам проверил — не пушка стала, а золото, на пять с плюсом! Хотел Пал Иванычу спасибо от всей армии сказать, да смотрит — тот уже садится в «эмочку». Приехал, заходит прямо к Быховскому: «Так и так, ваше приказание выполнено!» Директор ему тут же выдал почетную грамоту и отрез на костюм. Вот как дело было!»