Трэй молча смотрел на еле дышавшего от изнеможения, мычащего что-то нечленораздельное мужчину. Сам он не задыхался и почти ровным голосом произнес:

– Если ты еще раз поднимешь руку на мою мать или на меня, я убью тебя.

Пнув Булла на прощанье носком ботинка в бок, Трэй повернулся и размашисто зашагал к конюшне.

Двое пастухов, украдкой ухмыляясь, подня­ли избитого на ноги и отвели в дом.

С этого дня ни Трэй, ни его мать ни разу больше не становились жертвами побоев отца, однако моральное давление на них с его сторо­ны продолжалось. К сыну он обращался не иначе как «ублюдок», а к Марте – «никчемная шлюха». Как и прежде, в доме постоянно пас­лась какая-нибудь баба, которая оставалась до тех пор, пока Булла не начинало от нее тош­нить, или же она, вдоволь насытившись его звериными ласками, не убиралась восвояси.

Именно одна из таких и лишила Трэя не­винности, когда ему было семнадцать. Он был благодарен судьбе за возможность и таким спо­собом отомстить своему отцу. Отныне все потаскухи, переступавшие порог дома Булла, в конце концов, оказывались и в его постели.

Это прекратилось лишь тогда, когда хитрю­га Булл, видимо догадавшись о том, что у него появился дублер, повадился таскать на ранчо индейских женщин, намеренно выбирая таких уродин, спать с которыми для Трэя было не­возможно.

Тень грусти пробежала по лицу ковбоя. Когда ему было восемнадцать, мать скончалась от непонятной болезни. Доктор так ничего и не смог у нее найти.

– Ей словно жить расхотелось, объяснял он. – Мне кажется, она просто измучилась вконец и захотела покинуть этот свет.

Это Трэй мог понять. Ради чего было жить его матери? Ее сын теперь мог и сам постоять за себя и, вероятно, она действительно устала от такой жизни.

В ночь, когда Марта умирала, сын держал ее руку. Булл находился через стенку, и скрипя пружинами, развлекался с очередной индиан­кой.

Все, кто отказался прийти к Буллу на но­воселье, явились на похороны Марты. Ее лю­били все соседи и от души ей сочувствовали. Они выразили соболезнование сыну, а вечно чем-то недовольного, угрюмого мужа проигно­рировали.

Все, включая и самого Булла, думали, что Трэй после смерти матери уедет с ранчо.

С мрачным удовлетворением Трэй вспом­нил сцену, разыгравшуюся между ним и отцом после возвращения с кладбища. Булл сразу же, не теряя времени, взял быка за рога:

– Ты уедешь завтра или уже сегодня?

Трэй с притворным удивлением взглянул на него:

– Уеду? А я не собираюсь никуда уезжать. Ни сегодня, ни завтра, ни вообще когда-либо. Это мой дом. С какой стати мне переться куда-то?

– Больше это не твой дом! – Булл грохнул кулаком по столу. – Матери твоей больше нет, стало быть, все ранчо – мое.

Злобным взглядом он уставился на него: – Завтра к полудню ты покинешь мою собственность.

– Может, взглянешь на это? – явно забав­ляясь ситуацией, полюбопытствовал сын. Су­нув руку в жилетный карман, он извлек оттуда сложенный лист бумаги и развернул его. – Адвокат Дэвис вручил мне это перед тем, как покинуть кладбище. Такова воля моей матушки. Свою половину она завещала мне.

Трэй озорно улыбнулся:

– Так что, старина, теперь мы партнеры. Он думал, что его папеньку хватит удар – лицо его стало багровым от злобы.

– Дай-ка мне взглянуть на это, – отец про­тянул за бумагой чуть трясущуюся руку.

Пробежав глазами завещание, Булл хотел было швырнуть документ в огонь, однако Трэй предвидел это. Схватив отца за запястье, он вывернул его руку, и бумага выскользнула из пальцев Булла.

Все двенадцать лет, миновавшие с того памятного дня, оба жили под одной крышей, не спуская друг с друга глаз. Бывало, что они за несколько дней не говорили и двух слов. Любое случайно брошенное замечание неизмен­но вызывало ожесточенные споры.

Булл продолжал таскать к себе представи­тельниц коренного населения, да и Трэю случалось приглашать к себе на ночь женщин. Однако чаще всего он предпочитал публичный дом в Маренго.

Трясясь на скакавшем галопом маленьком муле, Трэй ломал себе голову над вопросом, почему это его отцу вдруг захотелось внуков. Ведь он наверняка терпеть не мог детей, иначе позаботился бы о том, чтобы их в семье было больше.

Вдруг ему пришло в голову, что мать его могла бы, при желании, нарожать их с десяток за все эти годы. Одному Богу известно, почему этого не произошло. Может быть, этот старый ублюдок не совсем здоров?

Губы Трэя медленно растянулись в злорад­ной ухмылке. Черт возьми, да ведь Булл Сондерс бесплоден! Как те кастрированные быки на пастбище! Какой это должен быть удар по его самолюбию – сознание того, что он смог сделать лишь одного ребенка, и то ненавиди­мого от всей души.

Впереди замаячили постройки Джулесберга, и Трэй отбросил в сторону размышления о прошлом. Когда он въезжал в город, внимание его привлек старый, обшарпанный фургон разъезжего торговца медицинскими снадобьями, приткнувшийся сбоку к платной конюшне. Трэй объехал его сзади. Дряхлый, измученный мул, впряженный в этот фургон, вызвал у него со­чувствие – он стоял, опустив голову, лениво и как-то невесело отгоняя хвостом целый рой жужжавших вокруг него слепней. «Да, старина, миновали твои веселые денечки», – подумал Трэй.

Юноша наскоро разделался с покупками. Приобретя муку и сахар, он добавил к заказанному немного жевательного табаку для Джиггерса и еще коробочку «черутс» – особых сигар с обрезанными концами. Их Трэй купил для своего друга Мэтта Карлтона.

Мэтт Карлтон, холостяк, был соседом Сондерсов, имевшим почти такое же большое хозяйство, как и они. Он всегда сочувствовал Трэю, проявляя к нему то внимание, которое тот не получал от своего аспида-отца. Мэтт стал для забитого мальчишки своего рода кумиром. Это был спокойный высокий мужчина, учив­ший его ездить верхом и садиться на коня, брав­ший парня с собой на охоту или рыбную ловлю, в случае, если тому удавалось ускользнуть от Булла. Когда Мэтт увидел, что мальчик уже достаточно повзрослел, он научил его обращать­ся с револьвером и винтовкой, стрелять.

Ученик вскоре стал экспертом по устройст­ву «Кольта-45» и перещеголял своего учителя в деле стрельбы и молниеносной готовности к ней.

Мэтт жил в скромном домике у склонов Скалистых гор, в районе Уинд-ривер.

Выбор земли оказался очень удачным. В этом месте была и река, и несколько высох­ших русел. Трава здесь вырастала сочной, гус­той, и корма хватало на все стадо, а оно насчи­тывало ни много ни мало – две с половиной тысячи голов. Все друзья не переставая корили его за то, что он, мол, не смотрит в будущее и не обзаводится детьми – некому будет передать свое хозяйство после смерти.

Трэй закрепил свои покупки на спине ло­шади и ловко вскочил в седло. Натянув по­водья, он, было, направил мула обратно, туда, откуда приехал, но передумал. Дело в том, что уже довольно давно у него не было женщины, а тут, неподалеку от конюшен, располагался местный бордель, в который Трэй давно уже собирался заглянуть.

Проезжая мимо фургона со снадобьями, он вынужден был натянуть поводья и остановиться. На сиденье фургона сидела восхитительная девчонка, каких Трэй отродясь не видел, и кулачком вытирала свои зареванные щеки. В красном платьице с низким вырезом и нама­леванной мордашкой, она напомнила ему пере­пачканную голубку. Парень весело улыбнулся. Это была старая как мир уловка ночных краса­виц – заставить мужчину проникнуться сочув­ствием, чтобы тот выложил в два раза больше положенного еще не дойдя до постели.

Он размышлял, что же могло заставить ее расплакаться. Больная мать или ребенок? Отсутствие денег на покупку мула помоложе? Вполне возможно. Эта старая развалина, похо­же, доживала последние дни.

Интересно, а сколько она потребует с него за то, чтобы вот так, наскоро, перепихнуться у нее в фургончике?

Подъехав поближе, Трэй полюбопытствовал, почему такая милая, маленькая леди вся в сле­зах.

Он явно не ожидал увидеть в этих больших глазах неподдельную скорбь.