Десяток станиц, написанных этим чрезвычайно талантливым и необыкновенным человеком, по глубине художественного мышления и способности ВИДЕТЬ окружающий нас Мир, превращает всю изданную кастанедоподобную продукцию в многотомные памятники человеческой глупости и невежества. Памятники, покрытые толстым слоем пыли и паутины, сотканной из труднопроизносимых терминов, псевдонаучных понятий и всевозможных заблуждений.
Сам же Карлос Кастанеда, поставленный на одну полку с Олдосом Хаксли, выглядит не более чем несмышленый, невоспитанный и не в меру болтливый ребенок, по недосмотру родителей, посаженный за один стол со взрослыми интеллигентными людьми, которые по своей скромности, тактичности и из уважения к родительским чувствам найдут уважительную причину раскланяться и из этого стола выйти, чем указать последним на их ошибочное представление и счастливое неведение об умственных дарованиях своего любимого чада.
Каждый человек для Хаксли - отдельная, уникальная и неповторимая личность. А "начиная семьей и кончая нацией, любая группа людей есть сообщество островных вселенных".
Мы (то есть это Сообщество) в погоне за кажущимися нам невероятно значительными повседневными делами, теряем нечто более значительное и важное. Мы теряем способность видеть и понимать Красоту, забывая истинное значение этого термина. Попробуйте произнести это слово в современном "сообществе островных вселенных". На Вас выльется водопад цинизма, насмешек и глумливых измышлизмов. Если Вы - личность, то Вы задумаетесь, что _такое_ "сообщество островных вселенных" по меньшей мере, есть явление ненормальное и не развивающееся полноценно, или же Вы начнете искать эту ненормальность и неполноценность у себя, поскольку "По своей собственной природе каждый воплощенный дух обречен страдать и радоваться в одиночестве".
Хаксли не призывает Вас повторять свои эксперименты с мескалином, по умолчанию видя в читателе-собеседнике Художника и Личность: "То, что остальные видят только под воздействием мескалина, художник, по природе своей, с рождения видит постоянно". Так же автор (в отличие от Кастанеды) далек от мысли чему-либо учить Вас или систематизировать (стандартизировать) мир с целью его "улучшения" и переустройства.
Автор рассуждает о том, как хитро и ловко мы научились сдерживать и ограничивать свои чувства. До какого профессионализма натренировались загонять эти чувства настолько глубоко, что сами же потом верим в их недоразвитость или полное их отсутствие.
Тактично акцентируя утерянную часть этого "Мы" на себя, он повествует о том, что каждому из нас необходимо время от времени заглядывать в свое Я и учиться видеть цвета и узоры такими, какими мы видели их в детстве, поскольку мы их просто забыли и разучились созерцать.
Однако мы не только разучились видеть. Мы разучились слушать и слышать. Мы разучились управлять своим телом, и двигаться так, как было задумано Природой. Мы разучились смеяться и радоваться. Мы разучились грустить и плакать, встречая невзгоды и поражения. Мы разучились полноценно и искренне улыбаться окружающим нас людям: "Большинство людей ведут жизнь в худшем случае столь мучительную, а в лучшем случае столь монотонную, скудную и ограниченную, что побуждение к побегу, стремление превзойти самих себя хотя бы на несколько мгновений являются и всегда являлись основополагающими потребностями души".
По мнению Хаксли, в каждой отдельной личности спит Художник, добудиться до которого способен только сам этот человек. Автор всего лишь высказывает мнение, что большинству людей ни в коем случае не помешало бы время от времени просыпаться и смотреть на Мир глазами этого Художника, которым мы все в той или иной степени являемся.
В этом аспекте говорить что-либо об аранжировке Кастанедой мексиканских рассказов и легенд о человеках-воинах с их исключительной избранностью не представляется делом полезным и заслуживающим внимания. Все более или менее здравые мысли и всю "экзистенциальную поэзию, всплески которой разбросаны по всем его книгам", о которой говорит Пелевин, можно было бы собрать и уместить в двух небольших брошюрах, назвав их как-нибудь иначе, например, "Мысли великих людей XX столетия" и "Рассказы мексиканских индейцев". Причем о мексиканских индейцах и реальном воздействии описываемых Кастанедой наркотических средств можно получить более полное представление, прочитав, скажем, Берроуза (Уильяма) или Теренса Маккенну, а о посетивших Карлоса Кастанеду открытиях - в опубликованных еще в начале века работах Выготского. А что касается "экзистенциальной поэзии" и ностальгических чувствах В. Пелевина, то здесь разговор, в сущности, сместится в сторону имевшего происходить в начале 70-х профилактическипринудительного информационного обезбаливания всего населения СССР, его рассуждений (весьма спорных) об актуальности проекта "Fleetwood Mac" и направленности этих чувств "на выстроенный умом образ, слабо связанный с оригиналом".
Тотальное нежелание Кастанедой обнаружить в себе Чувство Юмора и взглянуть с его помощью на все им написанное, вызывает ощущение дискомфорта, по своей силе сравнимое с 10-летним обсуждением Депутатов Государственной Думы целесообразности похорон В. И. Ленина, (в то время как любому здравомыслящему человеку совершенно очевидно, что последнего просто-напросто следует оживить). А неудержимые позывы автора нарядить повествование, содержащее порой абсолютно откровенный, не экзистенциальный бред, в костюм стройного Учения или придать ему форму своеобразного Учебника Жизни (пусть даже латиноамериканского) не может не вызывать тревоги и беспокойства за отечественных социологов и психоаналитиков.
Поэтому, пожалуйста, не спешите соглашаться и взгляните внимательно в глаза собеседнику, если он закрепляет большинство своих суждений и фраз словами: "ТАК СКАЗАЛ КАСТАНЕДА".