Тот, впрочем, кто не считает подобные проявления души поучением природы или молчаливыми посланиями врожденной совести, — тот, скорее, усмотрит в этом обыденный и даже порочный способ вести беседу при помощи расхожих, да к тому же книжных мнений. Несомненно, душа старше буквы, слово — старше книги, а чувство — старше стиля, и сам человек — старше философа и поэта. Но разве поэтому нужно думать, что до появления литературы и ее распространения люди были немы без таких речей? Разве никто не говорил о Боге и Его благости, о смерти, о преисподней?

Речь, мне кажется, была бедна; но ее и вообще не могло быть в отсутствие того, без чего даже и сейчас она не может стать лучше, изобильнее и разумнее, — если не существовало еще того, что ныне так легко, привычно и так близко, что рождается почти на самых губах, — то есть письмен не было в мире прежде чем, как я думаю, не родился Меркурий. А откуда же, спрашиваю я, в сами эти сочинения попало и распространилось в речи то, чего ни один ум никогда не представлял, ни один язык не произносил, ни одно ухо не слышало? Да ведь Божественное Писание, которое есть у нас и у иудеев, к дикой маслине коих и мы привиты, много старше языческих сочинений, в большинстве не слишком древних, — как мы показали это в своем месте для утверждения его достоверности. И если душа заимствовала свои речения из сочинений, то, надо полагать, несомненно из наших, а не из ваших, ибо древние сочинения более способны наставить душу, нежели позднейшие, которые и сами полагались на поддержку первых. Ибо если мы и допустим, что душа получила наставления из ваших сочинений, все же наставление это восходит к первоначальному истоку, а он целиком принадлежит нам, как и все, что удалось заимствовать из наших сочинений и передать другим. А поскольку дело обстоит именно так, то не слишком важно, создано ли сознание души, самим Богом или же Божественными сочинениями. Почему же ты хочешь, человек, чтобы все это вошло в прочный повседневный обиход из твоих человеческих сочинений?

6. Итак, доверяй своим сочинениям, тем более, — как мы разъясняем, верь божественным, но особенно, — по решению самой души, — верь природе. Выбери из этих сестер истины ту, которую ты почитаешь более верной. Если в своих сочинениях ты сомневаешься, то ни Бог, ни природа не обманут. А чтобы поверить природе и Богу, верь душе, — и тогда окажется, что ты и себе поверишь. Душу ты ценишь в меру того, чем она тебя сделала, ей ты принадлежишь целиком, она для тебя — все, без нее ты не можешь ни жить, ни умереть, ради нее пренебрегаешь и Богом. А раз ты боишься стать христианином, — спроси ее: почему, почитая других, она славит имя Божье? Почему, браня духов, взывает к демонам? Почему заклинает небо и проклинает землю? Почему служит в одном месте, а защитника ищет себе в другом? Почему судит о мертвых? Почему на устах ее речи христиан, которых она не желает ни слышать, ни видеть? Почему она научила нас этим речам или переняла их у нас? Почему она или учила, или училась?

При такой нескладности жизни складность учения подозрительна. Ты неразумен, если эту складность станешь приписывать только нашему или греческому языку (которые в родстве между собою) — до такой степени, что пренебрежешь всеобщностью природы. Душа сошла с небес не только для латинян или аргивян. Человек одинаков во всех народах, различны лишь имена; душа одна — различны голоса; дух един — различны звуки; у каждого народа свой язык, но материя языка — всеобща.

Повсюду Бог и повсюду благость Божия; повсюду демоны и демонские проклятья, повсюду призывы к Суду Божиему; повсюду смерть и сознание смерти, и повсюду свидетельство этого. Всякая душа по праву своему возглашает то, о чем мы не смеем и пикнуть. Стало быть, всякая душа заслуженно является и виновницей и свидетельницей, — и настолько же виновница заблуждения, насколько свидетельница истины, и в Судный день предстанет перед чертогами Божиими, не имея, что сказать.

Ты проповедовала Бога, но не искала Его, отвращалась от демонов и почитала их, взывала к Суду Божиему и не верила в него, представляла себе муки адовы и не остерегалась их, разумела имя христианское и христианское имя преследовала.

О КРЕЩЕНИИ. ФРАГМЕНТ

Публикуется по: К в и н т Септимий Флорент Тертуллиан. Избранные сочинения. М., 1994. С. 93–94.

<…> Но как же сильно стремится испорченность расшатать или совсем устранить веру, если нападает на нее с тех самых основ, на которых она зиждется! К тому же ничто не смущает души людей больше, чем явная простота Божьих дел, сопоставленная с величием обещаемого результата. Вот так и здесь. Из-за того что человек, погруженный в воду с такой простотой, без пышности, без каких-либо особых приготовлений и, вдобавок, без расходов, получает крещение при произнесении немногих слов и выходит из воды немногим чище или вообще не чище, тем невероятнее кажется наследование вечности. Пусть я буду лжецом, если идольские мистерии и празднества, напротив, не создают себе веры и уважения приношениями, приготовлениями и расходами. О, жалкое неверие, которое отказывает Богу в Его главных свойствах — простоте и силе! Что же? Разве не удивительно, что омовением разрешена смерть? Да ведь тем более следует верить там, где именно потому и не верится, что это удивительно! Ибо каковы должны быть дела Божьи, если не сверх всякого удивления? Мы и сами удивляемся, — но потому, что верим. Впрочем, неверие тоже удивляется, но не верит, — удивляется простому как незначительному, а величественному как невозможному. Но пусть будет так, как ты думаешь. По поводу того и другого уже были высказаны Божественные речения: Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрость его (ср. 1 Кор. 1, 27), и претрудное у людей легко у Бога (ср. Матф. 19, 26). Ведь если Бог и мудр, и могуществен, в чем даже пренебрегающие Им Ему не отказывают, то Он поступил весьма достойно, избрав предметом Своих дел противоположное мудрости и могуществу, — глупость и немощь. Ибо всякая способность ведет свое начало от того, чем она вызывается. <…>

Ориген родился в семье христианина и с юных лет познал гонения на новую веру — его отец был казнен за свои религиозные убеждения. Но это не отвратило молодого Оригена от христианства. Более того, он стремится упрочиться в вере и получить серьезное философское образование. Так он оказывается в Александрии в философской школе Аммония Сакка, в которой учился и будущий создатель неоплатонизма — Плотин.

В отличии от Плотина, не принимавшего новую религию, Ориген сохраняет приверженность христианству и в 217 г. возглавляет в Александрии христианскую школу. Однако за своеобразное толкование христианского вероучения в 231 г. он был смещен с поста наставника этой школы, лишен сана пресвитера и даже изгнан из Александрии. Ориген поселяется в Палестине, в Кессарии, где вновь открывает христианскую школу. Во время очередных гонений на христиан он был заключен в тюрьму и умер от пыток.

Оригену принадлежит огромное количество сочинений — их перечень насчитывает до двух тысяч названий.

В своем понимании проблемы соотношения философии и христианства Ориген прямо противоположен Тертуллиану. Ориген считал, что христианство является логическим завершением всей античной философии и изучение философии необходимо, чтобы полностью понять все христианские истины. Поэтому в трудах Оригена, в его трактовках христианского вероучения явно прослеживается влияние платоновского и неоплатонического учений.

Ориген, следуя своему научному подходу к христианству, разработал учение о трех смыслах Библии: буквальном ("телесном"), моральном ("душевном") и философском ("духовном"). Сам он считал наиболее правильным Философское толкование Библии.

Ориген первым из христианских писателей стал обосновывать нематериальность, бесконечность, совершенство и вечность Бога. Непосредственно в текстах Библии нет подобного рода трактовок сущности Бога. Используя неоплатонические аргументы, Ориген доказывал, что бесконечность Бога следует из его нематериальности — то, что бестелесно, не может иметь границ. И в этом смысле он приближал христианского Бога к неоплатоновскому пониманию абсолютного Единого. Но Ориген сохранял и библейское представление о Боге как о личности, который присуща величайшая любовь и доброта.