Пальцы Кришны смыкаются на черном бамбуке флейты, но он отдергивает руку – словно обжегся или услышал чей-то властный окрик. У него затравленный вид.

Серебряный встречается с ним глазами.

Рука аватара быстрым движением ложится на его правое запястье, умоляя оставаться бесстрастным, но Арджуна от рождения левша...

Чедиец хрипит и тяжело опирается о стену. Бумеранг-ришти торчит у него из горла, темная кровь толчками выбрасывается из смертельной раны. Губы умирающего шевелятся, оставляя живым пару не услышанных слов, и раджа кулем оседает на пол.

Потрясенного лица Юдхиштхиры Арджуна не видит. Над его ухом прерывисто вздыхает Баламут, и мягкая ладонь оглаживает предплечье героя, укоряя, благодаря, успокаивая.

— Лаяться в собрании, конечно, дурно, – сказал царь. – Но убивать в собрании противно Дхарме. Ничего хорошего не выйдет из дела, которое так начали.

И с тем раджа удалился.

Этот царь решительно ничего не боялся и прямо говорил все, что думал: в детстве его невзначай ударили по голове палицей, поэтому венценосец был слегка не в себе. Из прочих же многие остались – решили поглазеть, предвидя мрачное окончание потехи, или впрямь верили, что Бхишма в Хастинапуре расцветет от счастья, прослышав о возвышении любимого внука.

Братья-Кауравы остались просто так.

Оторопь взяла.

На устроенном немедля пиру Боец с Бешеным от растерянности случайно надрались в доску. Доска была ядреная, гималайского кедра, – так что, отправившись по неотложной надобности погулять, братья свалились в декоративный бассейн к золотым рыбам.

Кришна очень веселился, а Страшный решил, что это просто праздник какой-то.

— Надо будет что-нибудь придумать... – довольно мурлыкал флейтист, ластясь к Серебряному.

— Несуразное?

— Именно. Уже придумал. Были у Вишну, то есть у меня, два стражника, Джая и Виджая. Однажды они согрешили...

— Друг с другом?

— Оставь свои шуточки при себе! – фыркнул Баламут. – Согрешили, говорю, и были низвергнуты мной на землю в качестве моих же врагов. Дабы неустанно мне вредить для вящей моей славы. Жили они асурами, жили ракшасами, а потом родились людьми, Кансой и Шишупалом.

— Как интересно, – задумчиво сказал Арджуна.

— Даже тебе интересно! – с удовольствием отметил Кришна. – А народу-то как интересно будет... Родился Шишупал с четырьмя руками и рогом посреди лба и кричал при этом ослом. Бедная мать совсем извелась, пока один мудрец не сказал ей, что сын обретет подобающий вид, когда сядет на колени к Опекуну Мира...

— Так он же старше тебя.

— Да кто об этом вспомнит, – отмахнулся Кришна.

Аватар был более чем доволен, и Серебряный блаженствовал.

Дворцовые евнухи знали свое дело – покои изобиловали цветами, фруктами и сосудами с медвяным напитком; не было недостатка также в благовониях и душистых маслах. Золотые кувшины тончайшей работы, украшенные изображениями небесных игр, поблескивали на столиках из лунного камня, розовая вода плескалась в самоцветных каменных чашах. Коралловые деревца с цветами из ажурного хрусталя сплетали ветви над сандаловым ложем, широким и низким. Вместо гобеленов стены украшали цветочные плетеницы; поверх ковровых подушек и леопардовых шкур густо осыпались свежие лепестки.

Шелк, залитый ароматическим маслом, стал неприятен на ощупь.

— Я собираюсь погрузиться в святую криницу, – шептал Арджуна, чувствуя, как по распластанному под ним телу пробегает дрожь. – Воды ее текут медом и топленым маслом, омовение в ней очищает от грехов, дарит умиротворение и твердость в обетах, побуждает к совершению благих дел. Благочестивому паломнику не следует торопиться: он должен сосредоточиться и устремить мысли к высокому...

Кришна беззвучно ахнул.

Он был словно жеребец, не знавший седла, словно молодой слон, что обезумел, впервые почуяв жезл погонщика. Покровы Майи рвались, как шелк под ногтями флейтиста, и вокруг были не узорные стены царского покоя, а пустынный простор: перенимая ритм, вздымала и опускала лотосовый лист волна Предвечного океана. Исступленная страсть Юга, медовая премудрость Севера, огонь и амрита; луна в объятиях ночных небес, два лотоса, белый и сумеречно-лиловый...

Священнодействие.

“Прими меня, любимый, как Агни принимает жертву. Да коснется нас святое пламя, очищающее все, к чему притрагивается... почтим же духовное единство соединением плоти; благочестивый и сведущий не увидит дурного. Жертва на алтаре, обряд свершен, возглашены мантры, – иди ко мне!”

Поначалу Серебряный не решался поступать с ним таким образом, ограничиваясь способом, который в сутрах называется аупариштакой. Стоило однажды пальцам Арджуны скользнуть дальше, Кришна перепугался до дрожи и взволнованно спросил, что тот делает.

— То же, что и раньше – люблю тебя...

— В сутрах ни о чем таком не говорится!

Серебряный хищно улыбнулся.

— Ты хочешь обсудить сутры? Или святые Веды?

— Я хочу знать, что ты делаешь!

Арджуна поднялся и сел на ложе между его расставленных ног.

— Кама утаил от смертных часть своей науки, – с достоинством сказал он. – Но, пребывая на небесах, я воспринял это учение, так сказать, из первых рук, и собираюсь теперь применить, ибо наслаждением, даруемое им, поистине велико.

— На небесах? – переспросил Кришна с непроницаемым лицом. – Воспринял?

И совершенно оскорбительно расхохотался, запрокинув голову.

Арджуна оторопел, не сразу поняв, что угодил в ловушку. Потом покачал головой, улыбнувшись: Баламут, нагой и возбужденный, раскинувшийся на леопардовых шкурах, обещал достаточно возможностей для вдумчивой мести и сам прекрасно это понимал.

— Все-таки ты очень смешной, – мурлыкнул аватар, отсмеявшись. – Дравиды с давних пор искушены в таких делах... Где бы, ты думал, Кама набирался ума-разума?

— О мой лотосоокий дравид, несомненно, ты весьма сведущ в исполнении этих обрядов, – предположил Серебряный.

— Поистине, не солгал ты, о мой блистательный арий.

— Но разве, – лучник не устоял перед искушением отплатить флейтисту его же монетой, – не говорится в святых писаниях, что это дело сомнительное и совершение его не является желательным для мужа, взыскующего благочестия?

— В святых писаниях сказано, что теми действиями, за которые обычные люди горят в аду на протяжении тысячи кальп, великий духом обретает вечное спасение, – не моргнув глазом, изрек Баламут.

— Правда?

— Разумеется, правда! – уверил Кришна, чтобы тут же сознаться: – Правда, я это только что придумал... как и ты.

Арджуна прищелкнул языком в восхищении.

— А я достаточно велик духом? – поинтересовался он, улыбаясь.

Кришна, склонив голову набок, устремил оценивающий взгляд на могучее оружие, достойное Трехглазого Шивы, и провел языком по губам.

— Я думаю... – аватар выдержал великолепную паузу, прежде чем поднять невинные глаза и кратко завершить, – нет.

Он невольно вскрикнул, жестоко придавленный к устилавшим ложе шкурам, но тотчас же обвился вокруг Серебряного лианой и наградил за неделикатность довольно болезненным укусом в губы. Мгновением позже флейтист черной змеей выскользнул из объятий, залился смехом и вслух припомнил что-то о доблестных воинах, путающихся поутру в рукавах.

Арджуна без лишних слов швырнул его на подушки и навалился сверху.

Лакомое тело выгнулось под ним умело и послушно; опалило учащенное дыхание, медовый цветок рта отдарил лаской, пальцы впутались в волосы... Жесткие, иссеченные тетивой руки лучника прошлись по нежной коже, и Кришна возмущенно застонал. Серебряный готов был ворваться в содрогающееся под ним тело, как во вражеский строй, так что Баламуту все же пришлось взмолиться о милости – и о кокосовом масле.

Наконец-то ощутив над ним власть – пусть временную, зыбкую, притворную, – Серебряный стал осторожнее тайного убийцы-сатри, терпеливей океана и ласковей весеннего солнца.