КПРФ очень четко себя определяет как партия государственническая. И относительная левизна КПРФ связана с тем, что она генетически вышла из советского государства. Поэтому для нее государство неотделимо от решения каких-то социальных задач. Но это, во-первых, патернализм, а не левая социальная политика, это представление о государстве, которое является отцом родным для всех граждан. А во-вторых, советского государства все равно больше нет, и КПРФ переживает внутреннюю эволюцию. КПРФ ведь представляет кастовый интерес провинциального государственного чиновника, который в России является не просто исполнителем, а автономной социальной фигурой. Такой персонаж достаточно живуч, он отнюдь не является пережитком советского времени, он эволюционирует, и вместе с ним эволюционирует идеология КПРФ. И в то же время КПРФ должна была опираться на массовую социальную базу, которая настроена ностальгически-консервативно. И эта клиентела должна что-то получать от партии, эта масса пенсионеров должна, когда приходит к власти "свой" губернатор, чувствовать какое-то улучшение.

В последнее время ситуация меняется. Допустим, в Нижнем Новгороде коммунистический электорат практически весь ушел к Склярову. Консервативный электорат теперь ориентируется не на советское государство, постепенно он осознал, что существует новое государство, и встал на свое нормальное место, начал голосовать за кандидатов Кремля. При этом КПРФ оказалась в ловушке: с одной стороны, она функционально является оппозиционной партией, с другой стороны, она ориентирована на государство, на бюрократию.

В это самое время к КПРФ пришел совершенно другой электорат, например, на выборах в Нижнем, похожая картина была в Иркутске и Ижевске. Они выиграли среди более молодых, среди людей средней и высокой квалификации, более образованных, в городских регионах, в университетских центрах. При этом стали проигрывать в деревнях и малых городах, среди пенсионеров, то есть там, где раньше выигрывали. Тот электорат, который пришел к КПРФ в Нижнем Новгороде или Иркутске, - это классический левый электорат, с достаточно высоким образовательным цензом, как правило, со стабильной занятостью. Но это никак не отражается на поведении партии. Этот электорат таким образом выразил свой протест, потому что на левом фланге никого нет, это место не занято, здесь никто реально не функционирует, а ближайшая по внешним признакам, часто даже физически ближайшая организация - это КПРФ. Она это место занимает, но освоить все равно не может, потому что для того, чтобы эффективно освоить этот левый электорат, нужно не просто находиться где-то рядом, нужно реализовывать соответствующую идеологию. Они этого не умеют, и в то же время занять это место кому-то другому очень сложно, потому что КПРФ будет сопротивляться и делать все возможное, чтобы этот электорат не получил свою собственную партию. И как показывает опыт, такая ситуация может сохраняться годами и даже десятилетиями.

РЖ: Почему же левое движение, развитое и действующее в перестроечные времена, в середине 90-х фактически прекратило свое существование?

Б.К.: В начале 90-х были организации, которые насчитывали сотни, а то и тысячи активистов. Была СПТ (Социалистическая партия трудящихся) - ужасно скучная, невыразительная, но тем не менее это была массовая партия. Были леворадикальные организации - несравненно более крупные, чем сейчас. РКРП - очень странное образование, похожее на старые коммунистические партии 20-х годов. Она была сталинистская, отвратительная, глупая, но это мои оценки. А как социолог я могу сказать - да, это была достаточно массовая организация, которую при всей ее несимпатичности я не могу не отнести к левому крылу, в отличие от КПРФ. Были другие левые партии.

Левая волна конца 80-х - начала 90-х основывалась на борьбе за то, по какому пути пойдут реформы. Движение представляло те части советского общества, которые были заинтересованы в продолжении реформ, но которые категорически не были заинтересованы в капиталистическом развитии. В 1993 году все было закончено. Попытки повернуть реформы в сторону демократического социализма были разгромлены. После этого наступает очень тяжелый политический этап, когда левых одновременно громит власть и добивает КПРФ, которая планомерно выталкивает на обочину всех вокруг себя, применяя самые разные методы - от подкупа до увольнений с работы. Поскольку между властью и КПРФ даже в этот период существовало некоторое взаимопонимание, левое движение они общими усилиями подавили.

Гораздо более существенны, конечно, социологические причины. Правила игры изменились. Все эти политические организации, которые были построены для борьбы за исход реформы, оказались совершенно неприспособленными к условиям уже сложившегося российского капитализма.

Если левые являются выразителями интересов рабочих, или наемных работников, или трудящихся классов - как угодно, то встает вопрос: а имеются ли эти самые наемные работники как класс? Как класс и в марксовом, и в веберовском понимании. Класс - это система социальной самоорганизации, горизонтальных социальных связей, класс - устойчивая самовоспроизводящаяся система. Советское общество в принципе было достаточно фрагментированным, и в нем так или иначе выработались какие-то устойчивые группы. В 1992-94 гг. произошло то, что по-английски называется dislocation - массовая социальная дезорганизация. Люди оказываются вне традиционных социальных слоев. Мало того, что они не могут осознать свои социальные интересы, они их не могут сформулировать, потому что их собственный интерес противоречив. Представьте: человек работает на заводе, на котором он ничего не получает, а реально он работает челноком. Простейший пример. Или: человек работает на заводе, но получает зарплату не деньгами, а продукцией - он же не классический наемный работник. Он не пролетарий, а издольщик. И тут дело не в каких-то абстрактных марксистских теориях, это действительно очень существенные экономические вещи. Ну что, он будет устраивать на своем заводе забастовку ради повышения зарплаты? Чтобы большее количество продукции давали, которую он и так с трудом может продать?

Все системы традиционной организации рушатся. Мало того, что у нас нет традиции и культуры движения, которые в Европе накапливались десятилетиями, у нас просто нет почвы, на которую это движение может встать. Нельзя традиционную западную схему построить на этой почве - ведь все отношения другие.

Потом еще одна классическая ситуация. Вся история рабочего движения доказывает, что, как правило, за редчайшим исключением, подъем рабочего движения приходится на время экономического роста. Спад экономики обычно сопровождается резким падением рабочего движения. И мало того, что эти объективные причины были против рабочего движения, все его структуры надо было создавать заново. Но как создавать эти структуры, как создавать независимый профсоюз, если он в любом случае будет неэффективен?

Я думаю, что левые закономерно попали в эту яму, в этот провал. Удивительно даже не то, что все так было плохо, удивительно то, что что-то еще выжило.

РЖ: Это падение в яму продолжается до сих пор?

Б.К.: Перелом начал наступать где-то в 1997 году, хотя в полной мере проявился только в 1998, после дефолта. К тому времени правила игры уже установились - российский капитализм состоялся. Другой вопрос, какой он и как долго он проживет. У людей появились устойчивые социальные интересы. Более или менее с 1997 года началась стабилизироваться экономика.

Следующий этап - это, конечно, дефолт. Банковский сектор, другие компании, которые возникли на гребне либеральной реформы, до него начали выплачивать зарплату если не западную, то позволяющую обеспечивать образ жизни, близкий к западному. Это были очаги экономического роста. Люди, которые работали в этом секторе, были двумя руками за перемены, которые произошли. Они получили массу новых возможностей - ездить за границу, разнообразить свое потребление. В 1998 году эти люди поняли, что они не так уж и выиграли. Если раньше они были двумя руками за то, что делалось, и могли обосновать свое положение следующим образом: "мы хорошие, мы добились успеха, потому что умные, мы образованнее, работоспособнее, эффективнее, чем все остальные, чем те, которые находятся в этом депрессивном болоте", то дефолт 1998 года поставил их лицом к лицу с тем, что в классическом марксизме называется "анархия рынка". В чем проблема анархии рынка? В том, что мой успех и мое поражение не зависит от меня.