— А женщина? — возразила Лиль. — Жена?

— Женщина, следовательно, нет, — сказал Вольф, — она ведь как минимум включает в себя всю эту троицу.

Они на мгновение замолчали.

— Ну, ты совсем воспарил в до жути высшие сферы, — сказала Лиль. — Есть, конечно, средство вернуть тебя на землю, но мне жаль своих ногтей, я боюсь, что все мои труды пойдут насмарку. Так что пойди прогуляйся с Ляписом. Захвати с собой деньги, и ступайте вдвоем, развейтесь, это пойдет вам на пользу.

— После того как посмотришь на все оттуда, — сказал Вольф, — область интересов заметно сужается.

— Ты — вечный нытик, — сказала Лиль. — Забавно, что при таком складе ума ты продолжаешь еще что-то делать. Ты, однако, не все еще перепробовал…

— Моя Лиль, — сказал Вольф.

Она была теплой-теплой в своем голубом пеньюаре. Она пахла мылом и подогретой на коже косметикой. Он поцеловал ее в шею.

— С вами, быть может, я перепробовал все? — добавил он дразнясь.

— Совершенно верно, — сказала Лиль, — надеюсь, что и еще попробуешь, но ты щекочешься — и ты искорежишь мне ногти, так что ступай лучше колобродить со своим помощником. Чтоб я тебя до вечера не видела, слышишь… и можешь не отчитываться, чего вы там понаделали, и никаких машин сегодня. Поживи немного, вместо того чтобы пережевывать.

— Сегодня мне машина ни к чему, — сказал Вольф. — Забытого сегодня хватит по крайней мере дня на три. Почему ты хочешь, чтобы я пошел без тебя?

— Ты же так не любишь выходить со мной, — сказала Лиль, — ну а сегодня я не хандрю, так что я даже за то, чтобы ты прогулялся. Иди поищи Ляписа. И оставь мне Хмельмаю, ладно? Было бы слишком жирно, чтобы ты, воспользовавшись этим поводом, ушел с ней, а Ляписа отослал копаться в твоем грязном моторе.

— Глупышка… макьявельская, — сказал Вольф.

Он поднялся и наклонился, чтобы поцеловать одну из грудей Лиль, специальную целовальную для стоящего Вольфа.

— Вали! — сказала Лиль, щелкнув его другой рукой.

Вольф вышел, закрыл за собой дверь и поднялся этажом выше. Он постучался к Ляпису. Тот сказал: «Войдите» — и предстал, насупленный, на своей кровати.

— Ну? — сказал Вольф. — Что, грустишь?

— А! Да, — вздохнул Ляпис.

— Пошли, — сказал Вольф. — Прошвырнемся втихомолку, как пара балбесов.

— Парабола чего?

— Бала бесов, балбес, — сказал Вольф.

— Тогда я не беру с собой Хмельмаю? — сказал Ляпис.

— Ни в коем случае, — сказал Вольф. — Кстати, где она?

— У себя, — сказал Ляпис. — Занимается ногтями. Уф!

Они спустились по лестнице. Проходя мимо двери своих апартаментов, Вольф вдруг остановился.

— Ты в неважном настроении, — констатировал он.

— Вы тоже, — сказал Ляпис.

— Примем крепкого, — сказал Вольф. — У меня есть совюньон 1917 года, он подойдет как нельзя лучше. Оттянет.

Он увлек Ляписа в столовую и открыл стенной шкаф. Там стояла бутылка совюньона, наполовину уже пустая.

— Хватит, — сказал Вольф. — Залпом?

— Угу, — сказал Ляпис. — Как настоящие мужчины.

— Каковыми и являемся, — подтвердил Вольф, чтобы подкрепить их решимость.

— Болт по ветру, — сказал Ляпис, пока Вольф пил. — Болт по ветру, и тем хуже для мудозвонов. И да здравствует всяк вновь входящий. Дайте-ка мне, а то не останется.

Тыльной стороной руки Вольф вытер физиономию.

— Ты, похоже, немного нервничаешь, — сказал он.

— Глыть! — ответил Ляпис.

И добавил:

— Я ужасный симулянт.

Пустая бутылка, осознав полную свою бесполезность, сжалась, скуксилась, скукожилась и исчезла.

— Пошли! — бросил Вольф.

И они отправились, четко печатая шаг с раздолбанных досок. Чтобы развлечься.

Слева от них промелькнула машина.

Они пересекли Квадрат.

Миновали брешь.

Вот и улица.

— Что будем делать? — сказал Ляпис.

— Навестим девочек, — сказал Вольф.

— Здорово! — сказал Ляпис.

— Как это, «здорово»? — запротестовал Вольф. — Для меня — да. Ну а ты — ты холостяк.

— Вот именно, — сказал Ляпис. — Имею полное право наслаждаться безо всяких угрызений совести.

— Да, — сказал Вольф. — Ты же не скажешь этого Хмельмае.

— Как бы не так, — пробурчал Ляпис.

— Она знать тебя не захочет.

— Как сказать, — лицемерно сказал Ляпис.

— Хочешь, я скажу ей об этом вместо тебя? — также лицемерно предложил Вольф.

— Лучше не надо, — признался Ляпис. — Но тем не менее я имею на это право, черт возьми!

— Да, — сказал Вольф.

— У меня, — сказал Ляпис, — с ней сложности. Я с ней всегда не один. Каждый раз, когда я подхожу к Хмельмае сексуально, то есть от всей души, тут как туг человек…

Он запнулся.

— Я спятил. Все это выглядит так по-идиотски. Считаем, что я ничего не говорил.

— Тут как тут человек? — повторил Вольф.

— И все, — сказал Ляпис. — Человек тут как тут, и ничего не можешь сделать.

— А он что делает?

— Смотрит, — сказал Ляпис.

— На что?

— На то, что делаю я.

— Так… — пробормотал Вольф. — Но смущаться-то должен он, а не ты.

— Нет… — сказал Ляпис. — Потому что из-за него я не могу сделать ничего, что бы его смутило.

— Все это сплошная ерунда, — сказал Вольф. — И когда же это пришло тебе в голову? Не проще ли сказать Хмельмае, что ты ее больше не хочешь?

— Но я хочу ее! — вздохнул Ляпис. — Жуть как хочу!..

На них надвигался город. Маленькие домишки-бутончики, почти взрослые полудома с окнами еще наполовину в земле и, наконец, вполне закончившие свой рост, самых разных цветов и запахов. Пройдя по главной улице, они свернули к кварталу влюбленных. Миновали золотую решетку и очутились среди роскоши. Фасады домов были облицованы бирюзой или розовым туфом, а на земле лежал толстый слой лимонно-желтого маслянистого меха. Над улицами высились едва различимые купола из тончайшего хрусталя и ценных пород цветного стекла. Рожки с веселяще благоухающим газом освещали номера домов, на приступках которых были водружены небольшие цветные телевизоры, чтобы, проходя по улице, можно было следить за разворачивающейся в обитых черным бархатом и освещенных бледно-серым светом будуарах деятельностью. От нежнейшей сернистой музыки перехватывало шесть последних шейных позвонков. Не задействованные на настоящий момент красотки покоились в хрустальных нишах по соседству со своими дверьми; там, чтобы расслабить и смягчить их, текли струи розовой воды.

Над головами у них пелена красного тумана маскировала, время от времени их приоткрывая, изысканные арабески стеклянных куполов.

По улице нетвердым шагом шло несколько слегка оглушенных мужчин. Другие, улегшись прямо перед домами, дремали, накапливая свежие силы. Скрывавшийся под лимонньм мехом поребрик был из нежного на ощупь, эластичного мха, а ручейки красного пара медленно разматывались вдоль домов, неотвязно следуя за спускными трубами из толстого стекла, сквозь которые легко было контролировать деятельность ванных комнат.

Разгуливали и продавщицы перца и шпанских мушек, поголовно одетые в большие венки из живучих цветов, они носили маленькие подносики из матового металла с готовыми бутербродами.

Вольф и Ляпис уселись на тротуар. Вплотную к ним прошла высокая и стройная темноволосая продавщица, она напевала медленный вальс, и ее гладкое бедро задело щеку Вольфа. Она пахла песком тропических островов. Протянув руку, Вольф задержал ее. И стал гладить ее кожу, следуя очертаниям твердых мускулов. Она уселась между ними. Все втроем они принялись уписывать за шесть щек бутерброды с перцем.

На четвертом куске воздух начал вибрировать вокруг их голов, и Вольф растянулся в уютном ручейке. Бок о бок с ним улеглась и продавщица. Вольф лежал на спине, а она — на животе, облокотившись, то и дело запихивая ему очередной бутер в рот. Ляпис встал и поискал глазами разносчицу напитков. Она подошла, и они выпили по стаканчику кипящей ананисовой перцовки.