И тут они очутились в том самом месте, откуда можно было увидеть, как пляшет негр. Снаружи негры уже не пляшут. Всегда найдется прорва готовых на них поглазеть придурков, и негры считают, что их тем самым выставляют на посмешище. Ибо негры очень обидчивы — и у них есть на то основания. В конце концов, белая кожа — это в общем-то просто отсутствие пигмента, а не особое качество, и не ясно, почему те, кто выдумал порох, претендуют на превосходство над всеми остальными и им должно дозволяться бесцеремонно вмешиваться в куда более интересную и совершенно иную сферу музыки и танца. Вот почему негр не нашел ничего покойней, чем этот уголок: пещеру стерег охранник, от которого, чтобы увидеть негра, необходимо было избавиться, и поступок этот служил в глазах танцующего своего рода пропуском: если твоего желания увидеть танец хватает на то, чтобы изничтожить охранника, то право свое на его лицезрение ты завоевал, проявив при этом далеко заводящее отсутствие предубеждений.

Впрочем, обосновался негр в пещере почти со всеми удобствами: специальный трубопровод поставлял ему снаружи свежий воздух и солнце. Он выбрал себе довольно просторный, с высоким потолком отнорок, украшенный красивыми кристаллами оранжевого хрома; там он развел тропические травы и колибри, сдобрив их необходимыми специями. Музыку негр извлекал из усовершенствованной системы, которая играла дольше долгоиграющей. По утрам он по частям разрабатывал те танцы, которые полностью, со всеми деталями исполнял вечером.

При появлении Вольфа и Ляписа он как раз собирался начать танец змеи, в танце этом задействован лишь участок тела от бедер до кончиков пальцев ног. Негр вежливо подождал, пока они подойдут поближе, и начал. В качестве аккомпанемента воспроизводилась чарующая мелодия, расцвеченная низким тембром пароходной сирены, которую при записи пластинки на скорую руку заменил оркестровый баритон-саксофон.

Вольф и Ляпис, примолкнув, следили за танцем. Негр был очень ушлый: он знал не менее полутора десятков способов двигать коленными чашечками, что было неплохо даже для негра. Мало-помалу танец заставил позабыть все неприятности, машину, Муниципальный совет, Хмельмаю и кровянку.

— Я не жалею, что мы пошли через пещеру, — сказал Ляпис.

— Еще бы, — ответил Вольф. — Тем более что в этот час снаружи темно. А у него еще есть солнце.

— Стоило бы остаться жить вместе с ним, — подсказал Ляпис.

— А работа? — усомнился Вольф.

— О да, работа! Еще бы! — сказал Ляпис. — Да нет, вы просто хотите вернуться в проклятый застенок вашей клети. Работа — удачный предлог. Ну а я хочу удостовериться, вернется тот человек или нет.

— К черту! — сказал Вольф. — Гляди на негра и оставь меня в покое. Когда смотришь на него, думать не тянет.

— Естественно, — сказал Ляпис, — но мне еще не совсем чужда профессиональная этика.

— Да провались ты со своей профессиональной этикой, — сказал Вольф.

Негр широко им улыбнулся и замер. Танец змеи окончился. Лицо негра было усеяно крупными каплями пота, и он утерся обширным носовым платком в крупную клетку. Затем он без проволочки приступил к танцу страуса. Он ни разу не ошибся, ежесекундно изобретая и выстукивая ногами все новые и новые ритмы.

И в конце этого танца он улыбнулся им во весь рот.

— Уже два часа, как вы здесь, — очень объективно заметил он.

Вольф посмотрел на часы. Так оно и было.

— Не надо нас в этом упрекать, — сказал он. — Мы были просто зачарованы.

— Это для того и того-этого, — констатировал негр.

Но Вольф непонятно почему вдруг почувствовал — всегда сразу же чувствуешь, когда негр начинает обижаться, — что они уже пробыли здесь слишком долго. Пробормотав слова сожаления, он простился.

— До свидания, — сказал негр.

И вновь переключился, теперь — на шаг хромого льва. Перед тем как вернуться в главное подземелье, Вольф и Ляпис оглянулись в последний раз — в тот самый миг, когда негр делал вид, что нападает на ангорского онагра. Потом они свернули, и негр исчез из виду.

— Черт! — сказал Вольф. — Как обидно, что нельзя остаться здесь подольше!

— И так уже здорово опаздываем, — сказал Ляпис, ничуть не убыстряя при этом шага.

— Сплошные разочарования, — сказал Вольф. — Ведь от этого ничего не остается.

— Чувствуешь, что тебя обделили, — сказал Ляпис.

— А если бы и оставалось, — сказал Вольф, — все равно итог тот же самый.

— Но никогда не остается, — сказал Ляпис.

— Нет, — сказал Вольф.

— Да, — сказал Ляпис.

Трудно было все это распутать, и Вольф решил сменить тему разговора.

— У нас впереди целый день работы, — сказал он.

Подумал и добавил:

— Она-то остается.

— Нет, — сказал Ляпис.

— Да, — сказал Вольф.

На сей раз им пришлось замолчать. Они шагали быстро, земля у них под ногами начала повышаться и вдруг обернулась лестницей. Справа в караулке на карауле стоял старый караульный.

— Чего это вы тут шныряете? — спросил он у них. — Собрата-то моего замочили на том конце?

— Не очень сильно, — заверил Ляпис. — Завтра он просохнет и опять будет на ногах.

— Тем хуже, — сказал старый охранник. — Сознаюсь, что я-то не прочь повидать людей. Успехов, ребятки.

— Если мы вернемся, — спросил Ляпис, — вы позволите нам спуститься?

— Само собой, — сказал старый охранник. — Прямо по инструкции — достаточно будет пройти через мое тело, а не труп.

— Договорились, — пообещал Ляпис. — До скорого.

Снаружи все было в серых, мертвенно-бледных разводах. Было ветрено. Собиралось светать. Проходя мимо машины, Вольф остановился.

— Ступай один, — сказал он Ляпису. — Я туда не вернусь.

Ляпис молча удалился. Вольф открыл шкафчик и стал надевать обмундирование. Губы его слегка шевелились. Он потянул рычаг, открывавший дверь, и проник в клеть. Серая дверь захлопнулась за ним, отрывисто щелкнув.

На сей раз он сразу включил максимальную скорость и не почувствовал, как протекло время. Когда сознание его прояснилось, оказалось, что он опять очутился в конце большой аллеи, как раз в том месте, где покинул месье Перля.

Опять та же желтая почва с каштанами, мертвыми листьями и газонами. Но развалины и заросли колючего кустарника были пустынны. Он заметил нужный ему поворот аллеи и без колебаний отправился туда.

Почти сразу же он осознал резкую перемену обстановки, хотя у него и не возникло ощущения обрыва, нарушения какой бы то ни было непрерывности. Теперь перед ним стелилась мощеная дорога, довольно круто шедшая в гору, тоскливая, отгороженная справа круглыми фигурами лип от обширного серого строения, слева — окаймленная суровой, увенчанной осколками битого стекла стеной. Кругом царила полная тишина. Вольф медленно брел вдоль стены. Пройдя несколько десятков метров, он очутился перед приотворенной дверью с окошечком. Без колебаний он толкнул ее и вошел. Звякнул и тут же замолк звонок. Он очутился в просторном квадратном дворе, напоминавшем двор лицея. Планировка показалась ему знакомой. День шел на убыль. В окне того, что когда-то было кабинетом старшего воспитателя, сверкал желтый огонек. Почва была чистая, довольно ухоженная. На высокой шиферной крыше поскрипывал флюгер.

Вольф пошел на огонек. Подойдя поближе, он увидел сквозь застекленную дверь сидевшего за маленьким столиком человека, который, казалось, чего-то ждал. Он постучал и вошел.

Человек поглядел на круглые стальные часы, которые вытащил из кармана серого жилета.

— Вы опоздали на пять минут, — сказал он.

— Извините, — сказал Вольф.

Кабинет был классически тосклив и пропах чернилами и дезинфекцией. Рядом с человеком стояла маленькая прямоугольная табличка, на которой можно было прочесть выдавленное и зачерненное имя: «Месье Брюль».

— Садитесь, — сказал человек.

Вольф присел и уставился на него. Перед месье Брюлем лежала открытая картонная папка цвета старых пожелтевших газет или крем-брюле, начиненная какими-то бумагами. Ему было лет сорок пять, он был худ, костяк его челюстей выпирал сквозь желтые щеки, а острый нос внушал уныние. Из-под траченных молью бровей подозрительно поблескивали глаза, а на серых волосах обозначился круг еще более чахлой растительности, прочерченный слишком часто носимой шляпой.