Когда выходишь из магазина Красного Креста с коробкой сигарет, мыла, сладостей и газет, местные провожают тебя взглядом до конца улицы. Непонятно почему: они, конечно же, продают свой коньяк достаточно дорого, чтобы все это себе купить, да и жены у них чего стоят.

Ступня моя почти зажила. Не думаю, что пробуду здесь долго. Сигареты свои продал, чтобы хватило деньжат куда-нибудь выйти, а потом стал стрелять у Мака, но его не так-то просто расколоть. Скука, да и только. Сегодня вечером иду в кино с Жаклиной, встретил ее вчера вечером в клубе, но, по-моему, она не шибко умна: каждый раз отпихивает мою руку, да еще и не прижимается, когда танцует. Местные солдаты – просто ужас: у них у всех разная форма и все всегда нараспашку. В общем, только и остается, что ждать сегодняшнего вечера.

Опять на месте. Все-таки в городе было не так тошно. Продвигаемся очень медленно. Каждый раз, как заканчивается артподготовка, высылаем патруль, и каждый раз один из патрульных возвращается подпорченным каким-нибудь снайпером-одиночкой. Тогда снова начинается артподготовка, вылетают бомбардировщики, которые сносят все вокруг, а две минуты спустя опять начинают стрелять снайперы. Вернулись самолеты, насчитал семьдесят два. Самолеты не очень большие, но ведь и деревня совсем маленькая. Отсюда видно, как штопором падают бомбы и вверх поднимаются красивые столбы пыли, наверное, из-за них звук такой приглушенный. Ну вот, снова идти в атаку, но сначала высылаем вперед патруль. Мне, как всегда, везет – опять в патруле. Полтора километра пешком, не люблю так много ходить, но на этой войне у нас не спрашивают, что мы любим, а что – нет. За руинами сбиваемся в кучу; похоже, во всей деревне не осталось ни одного целого дома. Судя по всему, и жителей тоже осталось кот наплакал, а у тех, которые нам попадаются навстречу, странные, если они целы, лица, а ведь они должны бы понять, что мы не можем рисковать людьми, чтобы спасать вместе с ними и их дома; да и дома-то у них совсем старые, неказистые. И потом, для них это единственный способ избавиться от тех, с той стороны. В общем, это-то они понимают, хотя кое-кто думает, что есть и другие способы. В конце концов, это их дело; может быть, им были дороги эти дома, но сейчас уже наверняка не так дороги, особенно в таком состоянии.

Я по-прежнему в патруле. Иду себе последним, так спокойнее, а первый только что сдуру провалился в воронку с водой. Вылез оттуда, а в каске полным-полно пиявок. А еще он выудил оттуда большую разинувшую от изумления рот рыбину. На обратном пути Мак ему показал, как выпендриваться, и теперь он совсем разлюбил жевательную резинку.

Только что получил письмо от Жаклины, она, наверное, отдала его какому-нибудь солдату, чтобы тот отправил его с военной почтой. Ей-Богу, странная она девушка, но, может, они все с приветом. Мы отступили немного по сравнению со вчерашними позициями, но завтра снова наступаем. Все те же разрушенные деревни, какая тоска. Нашли тут совсем новый радиоприемник. Ребята пытаются сейчас его наладить, даже не знаю, можно ли заменить лампу огарком свечи; думаю, что можно, мне уже слышится "Чаттануга", мы еще танцевали под нее с Жаклиной незадолго до моей отправки. Ответить ей, что ли, если будет время? А вот заиграл Спайк Джонс, тоже музыка что надо; скорее бы все это кончилось и можно было бы пойти и купить цивильный галстук в голубую и желтую полоску.

Вот-вот отправляемся. Опять у линии фронта, и снова сыпятся снаряды. Идет дождь, не очень холодно. Джип идет как по маслу. Скоро высадимся и дальше пойдем пешком.

Похоже, дело идет к концу. Не знаю, как они, но мне бы хотелось поскорее убраться отсюда подобру-поздорову. Попадаются участки, где нам серьезно достается. Поди узнай, что будет дальше.

Через две недели у меня будет еще одна увольнительная, и я написал Жаклине, чтобы меня ждала. Может, зря я это сделал; никогда нельзя попадаться на их удочку.

Все еще стою на мине. Сегодня утром отправился патрулировать, и, как обычно, шел последним. Остальные прошли мимо, а я услышал под ногой щелчок и замер на месте. Эти штуки взрываются только после того, как убираешь с них ногу. Перекидал ребятам все, что оставалось в карманах, и сказал, чтобы уходили! Я тут совсем один. Мог бы дождаться, когда они вернутся, но сказал им, чтобы не возвращались. Можно попытаться отпрыгнуть в сторону и упасть плашмя на землю, но до чего ужасно – жить без ног… Оставил только блокнот и карандаш. Отброшу их как можно дальше, перед тем как поменять ногу, а сделать это пора, потому что мне осточертела война и потому что у меня в ноге мурашки.