– Где Вышниченко? – Раза три слышал я голос Коломыты, но как-то не вдумывался – слышал, да и все. И вдруг в воротах появились Татьяна Егоровна, Михаил Вышниченко и Анна Семеновна Вакуленко.

Анна Семеновна вошла во двор первая, крепко держа Мишу за плечо. Он упирался, но приходилось идти – рука у Анны Семеновны сильная и властная. У Михаила вид плачевный: майка разорвана, волосы растрепаны, на лице и страх и досада. А у Татьяны Егоровны лицо сердитое, красное и губы обиженно поджаты.

– Семен Афанасьевич! – еще издали кричит Анна Семеновна. – Ты что мне говорил, когда приехал сюда? По садам лазить не будем, да еще ваших, деревенских, отучим. А вот, гляди, твой хлопец!

– За руку его схватила, – заговорила Татьяна Егоровна. – Третий день слежу – забор и так ветхий, а тут с чего-то новая дыра, две доски выломали. Кому, думаю, понадобилось? А он, вот он, и сам пожаловал – здрасте! Милости просим, давно не видались! Это что ж такое?

– Хорошо ты их воспитываешь, нечего сказать! – прервала Вакуленко. – А я гляжу – Егоровна хлопца ведет. «Что такое, куда ты его?» А она мне и рассказывает – на тебе!

Созвать собрание – дело одной минуты. Ребята прибежали, как были, – с ведрами, с лейками, на всех лицах удивление: в неурочный час, посреди работы… что такое стряслось?

Теперь уже я взял Мишу за плечо, поставил его на крыльце, на виду у всех, и коротко изложил суть дела.

– Мы новичков не наказываем, – прибавил я. – Но ты большой парень, и голова у тебя на плечах есть. Опозорил ты нас на все Черешенки. Как быть? – обратился я к ребятам.

– Прощения пускай просит! – раздались голоса.

– Не прощу! – отрезала Татьяна Егоровна.

– Вот что, – сказал я. – Вы слышали, у Татьяны Егоровны забор сломан. Пускай Вышниченко забор починит.

– Да не подпустит она его к своему забору! – снова вскинулась Анна Семеновна.

– Нет уж, Анна Семеновна. Раз наш воспитанник сломал, значит, мы в ответе. И починим, и свой материал поставим. Он сломал, он и починит.

Я говорил это, а сам прикидывал, кого бы послать с Вышниченко. Послать его одного – будет ли толк?

– Я помогу! – сказал вдруг Коломыта. – Которые доски брать, Семен Афанасьевич, которые в сарае или возле кухни?

…Мы шли по селу. Вася, Мефодий, Михаил и я волочили доски. Татьяна Егоровна, цоджав губы, шагала стороной. Вакуленко, не смущаясь присутствием ребят, повторяла:

– Распустил, распустил. Уж дальше и некуда. Это что ж такое, какую волю взяли!

– Анна Семёновна, зачем же вы на всех-то?

– Сам говорил – у вас один за всех, все за одного!

– Верно. Да ведь этот у нас без году неделя. А прежде разве такое бывало? Вот и Татьяна Егоровна скажет.

– Не бывало, да вот есть, – хмуро ответила справедливая Татьяна Егоровна.

Наконец Анна Семеновна, пригрозив, что после все проверит свернула к правлению, и мы пошли дальше молча.

У Вышниченко лицо было свирепое, но он как воды в рот наорал – слова не вымолвил с той минуты, как его привели к нам, и все время, пока мы потели над забором Татьяны Егоровны. А забор и впрямь оказался ветхий.

– Вот она, ваша дыра, – сказала Татьяна Егоровна, подведя нас к пролому.

– Ладно уж, «наша»! Чинить так чинить, не скупиться, – сказал Василий.

И мы, люди не мелочные, принялись латать все дыры подряд. Мы с Шупиком распиливали доску, Вася и Миша покамест укрепляли те, что расшатались.

– Вон чем приходится заниматься. Будто дома делать нечего, – неожиданно заявил Коломыта.

– Да уж, не было печали, – поддержал Шупик.

– Хотя бы подумал сперва, – беспощадно продолжал Василий. – И куда понесло?

– Будто у самих яблок нету, – как заведенный вторил Шупик, удивляя меня такой разговорчивостью.

– Так нет же, чужих ему надо! – доводил вопрос до полной ясности Вася.

– Свои нехороши! – не унимался Мефодий. И откуда у него этот яд в голосе?

Если б я не был с ними все время, я бы подумал, что они столковались: диалог шел без запинки, как на сцене.

– Где же свои? – вдруг, чуть не плача, прорвался Вышниченко. – Где они, свои-то яблоки? Их рвать не велят.

– А у тебя терпенья нету? Зеленых хочешь? – отвечает Коломыта.

– Да ничего я не хочу! – завопил Вышниченко.

Но тут высунулась из окна рассерженная Татьяна Егоровна.

– Чего кричишь? Скажи пожалуйста, еще шумит!

Мы продолжали работать молча. Но и половины не успели сделать, как стемнело.

– До завтра, Татьяна Егоровна, – окликнул я хозяйку. – Будь здорова! Придем с утра.

– Будь здоров! – Кажется, голос Татьяны Егоровны прозвучал чуть милостивей.

Наутро чуть свет мы снова были у хаты Татьяны Егоровны. Скоро вышла и сама хозяйка – она спешила в поле. Она сдержанно поздоровалась, мы так же сдержанно ответили – было не до разговоров. Часов в одиннадцать Вася вбил последний кол, и мы отошли, чтоб со стороны полюбоваться на свою работу. Вышниченко стоял столбом, ни на что не любовался и, видно, хотел только одного – поскорей отсюда уйти.

Окно было настежь, я постучал в стекло:

– Бывайте здоровы!

На крыльцо выскочила девушка лет шестнадцати с тарелкой ватрушек в руках.

– Постойте, постойте! Мама велела, чтобы вы непременно отведали!

Я отведал. С достоинством, неторопливо, вытерев сперва руки платком, взяли по ватрушке Коломыта и Шупик. Вышниченко не трогался с места и глядел в сторону.

– А ты? Бери, бери, что ж ты!

Михаил замотал головой – не хотел он этих ватрушек.

– Нет, нет, я тебя так не отпущу, мама велела, чтоб все ели, бери, слышишь?

– Бери! – холодно сказал Коломыта,

Почти не глядя, Вышниченко протянул деревянную, отяжелевшую руку и неловко взял угощение. Мы пошли домой, на ходу каждый вкусно похрустывал румяной корочкой. Один Миша всю дорогу нес свою ватрушку в вытянутой руке, точно ужа или лягушку. Едва мы вошли в ворота, он отдал ее первому попавшемуся малышу.

– Ешь, ешь, – буркнул он ошалевшему Артемчуку, который держал ватрушку обеими руками и удивленно озирался.

– Послушай, – сказала мне Галя еще в начале лета, – я давно хотела, да как-то не пришлось… А сейчас – не знаю – не поздно ли будет?..

И замолчала. Я поглядел на нее, выжидая:

– Что поздно?

– Я… я хотела бы… посадить деревце… яблоню.

– Да что же тут такого?

– Ничего.

– Ну и сажай на здоровье.

Через несколько дней я привез из питомника саженец. Галя сама выкопала ямку, сняла с корней яблоньки рогожу, потом расправила корешки. Я было хотел ей помочь, но она мягко отвела мою руку. Сунулся Лира:

– Галина Константиновна, дайте я…

Она тихо отстранила и его. Я молча смотрел, как она вбила в дно ямы обстроганный кол, как бережно посадила деревце, проверила, не высоко ли оно стоит, – нет, все правильно… Она заботливо уминала землю, потом привязала яблоньку к колышку, чтоб ее не раскачивало ветром, а я все стоял и смотрел с каким-то смутным чувством. Потом невольно поглядел на ребят – их много в этот час оказалось рядом – и по лицам увидел: они поняли, что Галя не просто сажает еще одно деревце на нашем дворе, перед окнами, а вкладывает в это нехитрое дело какую-то особенную мысль. И вдруг меня будто толкнули в грудь. Конечно, эта догадка могла прийти мне одному! Но тут сзади кто-то прошептал:

– Костикова яблоня…

Это сказал не Митя, не Лира, а кто-то из новых, совсем недавно пришедших ребят – уже и они знали…

Яблонька прижилась. Галя бережно ухаживала за нею.

А потом случилось вот что.

Однажды Лира стал менять веревку, которой яблоня была привязана к колышку. Он осторожно развязывал узел. Я это видел и решил, что Лира выполняет просьбу Гали. Удивился – обычно Галя ухаживала за своей питомицей сама, – но вмешиваться не стал. Наконец Лира распутал узел, приготовился сменить веревку и тут увидел: мимо идет Крещук.

– Эй, Федька!

Тот даже не взглянул. Это уже не впервые: Лиру как магнитом тянет к Феде, а Феде он ни к чему. И Федор не стесняется оттолкнуть его – недобрым словом, а то и просто плечом. Вот и сейчас Лира схватил его за руку. Федя, вдруг вскипев, обернулся и изо всех сил толкнул Лиру. Анатолий отлетел прямо на яблоньку, и она переломилась пополам.