Всего этого, понятно, не сказал я полковнику. Я с вами, говорю. И ничего больше.

Отправились в погоню ввосьмером – полковник, сыновей трое, да еще трое родственников. Ну и я с ними. Как и все, с ружьем.

А как из ворот выезжали – только тут я понял, что шутки кончились. Потому что висел на воротах братец Джоб собственной персоной – голова набок, язык наружу, сам страшный, аж кони шарахаются.

За что его? – у Рода спрашиваю. А он зубы скалит: за шею, парень, за шею! Не узнать старину Рода – нормальный был мальчишка, а тут стал весь дерганый, лицо кривит, в глазах черти пляшут. Но объяснил: через Джоба, мол, любовь вся у них и закрутилась. Зол был тот, дескать, на полковника – и нагадил, как сумел.

Думаю: и чего же человеку не хватало? Ну, пусть не человеку, пусть квартерону, но все равно? Даже часы имел на цепочке… Но разговор тот замял я – у самого рыльце в пушку. Не хотел на ворота, к братцу в компанию. Да и поскакали тут мы так, что не до разговоров стало.

До пристани, где пароходы причаливали, и куда парочка могла направиться – миль восемь примерно. Можно успеть перехватить было. Да и дождись еще парохода, расписание лишь на бумаге исполнялось – пять-шесть часов никто и за опоздание не считал.

Ладно, скачем мы по дороге, потом скачем по лесной просеке – изгиб реки срезаем. А из меня наездник-то аховый, таким галопом в жизни мчаться не приходилось, – задницу отбил быстро и капитально. Но креплюсь – спасибо папаше-покойнику, эта часть тела у меня закаленная…

К берегу вылетаем – видим: негры, штук тридцать, лес корчуют. Шалаши стоят – ночевали здесь же. Мы к ним: проезжал, мол, кто?

Надсмотрщик-мулат объясняет: было дело, проскакали трое в сторону пристани – двое мужчин и женщина. Быстро скакали, словно черти за ними гнались. Еще кто был? Ну и еще одна парочка, на двуколке катила в другую сторону, к Зеленой косе вроде, – но те медленно, спокойно, не торопясь. Когда те трое проезжали? А откуда он знает, часов не имеет, недавно вроде…

Понеслись мы к пристани. Мили две еще проскакали – глядь, лошадь дохлая валяется. Нога сломана, голова прострелена… Ага, втроем на двух лошадях быстро не поедешь… Мы еще наддали.

Тут я вижу – лошади у других от этой скачки сдавать начали. А моя кобыла этак бодро топает, вперед вырвалась. И – Роджер-младший рядом. Монтгомери мужчины все как на подбор крупные, мы их раза в полтора меньше весили…

Никак, думаю, и вправду суждено отличиться. Про опасность позабыл – азартное дело погоня.

И тут – показались конные впереди! Мужчина и женщина на одной лошади – и еще один всадник. Платье Эммелины узнал я сразу, сто раз его видел. Оглянулись они, нас увидели, поняли – не уйти. Конь двоих еле тащит.

Так они что придумали: женщину на круп второго коня пересадили, тот посвежее был. Видать, на нем сам Ларри Шеппервуд ехал – потому что с Эмми дальше поскакал. А второй мужчина развернулся – и нам навстречу. Скачет, в руке ружье – и в нас с Родом целит. Прижался я к гриве конской, только подумать успел: эх, зря мне такая резвая лошадка досталась…

Бах! – что-то над нами свистнуло. А всадник тут же свернул – и в лес, между деревьев запетлял. Думал, видно, за ним кинутся. Да просчитался – Род лишь пальнул на ходу в его сторону, вроде коня зацепил, не разглядел я толком…

Догоняем мы парочку, догоняем! Сердце о ребра бьется, ору что-то громкое и самому непонятное. И – обхожу Рода! На пол-корпуса, на корпус, на два…

На берегу, среди деревьев, хибарка какая-то, хижина бревенчатая. Те двое с коня соскочили – и за нее. Тут я подскакал, сзади Род нагоняет, еще дальше – остальные наши растянулись. Я с коня спрыгнул, на ружье курок взвел, за угол хижины заворачиваю… И едва не обделался.

Потому что вижу – прямо в лицо мне ружейное дуло смотрит. Широченное со страху показалось, как пушка. А держит ружье моя Эмми.

Только через секунду понял – не она вовсе, парень какой-то в ее платье шагах в десяти стоит. Молодой, едва усики пробиваются. Не знаю, отчего он с выстрелом промедлил. Может, удивился, что совсем пацан против него оказался. А я про свое ружье вообще не вспомнил, будто и нет его.

Парень первым опомнился – и в голову мне выстрелил. Осечка! Ах так, ну погоди… Пальнул я тоже. Стрелок из меня примерно как наездник. И ружье мне картечью зарядили – убить труднее, но попасть легче.

Грохнуло ружье, по плечу врезало. Дымом вонючим все затянуло, но ненадолго. Вижу – попал. Зацепила картечь парня, правда самым краем. К стволу древесному откинула, а на платье белом, справа, пятнышки красные набухают, – два пятна на груди, и на рукаве тоже… Я стою – и что делать, не знаю.

Но это я рассказываю долго. А на самом деле все быстро вышло. Еще дым не рассеялся – из-за угла Род. Ружье вскинул – а оно не стреляет. Забыл перезарядить впопыхах. Так он к парню подскочил – и прикладом. По голове. Раскололась, как спелый арбуз. Звук, по-моему, за милю был слышен…

Тогда и остальные подскакали, спешились. Я полковнику на парня в женском платье показываю. Хотел спросить: где же Эмми-то настоящая? Да не успел.

Нас тут как раз убивать начали.

Обманули нас Шеппервуды. Провели.

Пустили погоню по ложному следу и засаду устроили. А как наши в кучу собрались – со всех сторон стрелять по ним стали.

Но не такие люди были Монтгомери, чтоб дать перебить себя как кроликов. У полковника ружье двухствольное: бах! – в одну сторону, бах! – в другую. Попал – застонал в кустах кто-то. Ну и остальные наши пальбу открыли – кто от первого залпа уцелел.

А я так даже и не понял, зацепили меня или нет. В ушах грохот стоит, ноги подкашиваются. Рухнул на землю на всякий случай, прижался. Кто-то на меня сверху навалился, лежит, не шевелится. Надо мной – выстрелы, выстрелы, выстрелы. Ружейные, пистолетные… Потом стихли вроде. Слышу: хрип, ругань, дерется кто-то с кем-то. Потом и это стихло. Полежал еще – и встаю осторожненько. На мне, оказывается, Роджер-младший лежал. Мертвый. Костюм весь мне кровью залил, новый, полковником подаренный…

Гляжу – вокруг одни трупы, никого живых. Да неужто, думаю, они все тут друг друга до единого истребили? Но нет, слышу: топот конский, удирает кто-то. Потом полковника увидел. Весь в крови, лицо от пороха черное. Хрипит мне: одни, мол, мы уцелели… Ты ранен, сынок? А я ему так небрежно: пустяк, дескать, царапина. Но сам чувствую – ничего мне не сделалось, цел, слава богу.