Пребывание мое в Буэнос-Айресе было недолгим, некоторые руководители партии посоветовали мне вернуться в провинцию, где я могу понадобиться: неминуемое восстание в столице может встретить отклик в Других местах, и, хотя моя провинция находится вне опасности и вне подозрений как твердая защитница общенационального дела, говорили они, никогда не мешает быть наготове, а в смутное время каждый солдат должен стоять на своем посту. Итак, я уехал, и судите сами, как эгоистически связывает человек величайшие существенные интересы с самыми мелкими своими целями; я уехал, мечтая, чтобы разразилась не только революция, но и гражданская война, ибо полагал, что при общей трагедии мне легче будет удачно разрешить мою маленькую личную драму, другими словами, остаться свободным от всех обязательств.

В городе меня поджидало письмо от дона Ихинио, который еще ничего не знал о грозившей ему беде. Я вскрыл письмо не без опаски. В нем шла речь о моей ферме; благодаря «подспорью» дона Ихинио, дело шло неплохо. Он добился, чтобы оппозиция сама потребовала открыть улицы, полагая, что нанесет мне ущерб расчленением «феодального поместья, которое, словно средневековый замок, господствует над Лос-Сунчосом, не служа ему при этом ни поддержкой, ни защитой, а лишь, подобно плотине, преграждая путь его естественному развитию». Муниципалитет делает вид, будто возмущен этими притязаниями, но, разумеется, готов уступить, как только дон Ихинио ему укажет. Пока еще это преждевременно, если я хочу получить достойное возмещение.

Удачное, но вместе с тем не очень приятное стечение обстоятельств повергло меня в замешательство. Добавился еще один повод для сомнений, и без того немалых, хотя в сущности решение мое оставалось неизменным. Дон Ихинио, чье политическое влияние мне еще было необходимо, дон Ихинио, способный, как истый креол, жестоко мне отомстить, устройством этой блестящей сделки еще больше обязывал меня считаться с ним. Как спастись от поражения или хотя бы выиграть время?… В лихорадочных поисках выхода мне пришла на ум отличная мысль, и я написал Тересе в неясных выражениях, понятных только ей одной, что сейчас нужно особенно тщательно скрывать нашу тайну, а дона Ихинио попросил поскорее приехать в город, так как мне необходимо поговорить с ним об очень важном, но не таком уж срочном деле, о котором я не хотел бы писать в письме. Слова «речь идет о моем счастье» должны были намекнуть ему на вероятную тему нашего разговора.

Я шел навстречу скандалу именно для того, чтобы предотвратить его, и избрал местом встречи город, где самые серьезные события, способные в деревне обернуться катастрофой, могут пройти незамеченными и где всегда легче защититься. На большой арене будет проще привести в равновесие наши силы и наше оружие.

Как я и предполагал, старик поторопился приехать. Думаю, он обрадовался еще больше, чем Тереса, ведь сбывалась его многолетняя мечта приобщить своих внуков к аристократии, подарив им одновременно крупное состояние, высокое положение и завидное родовое имя.

– Дон Ихинио! – воскликнул я, увидев его. – Мое дело не требовало такой поспешности.

– Да нет, – лукаво возразил он. – Я приехал по многим другим делам; и заодно, естественно, хотел бы узнать, в чем у тебя нужда.

– Я должен был бы приехать в Лос-Сунчос; но сами понимаете, мои занятия в палате не позволяют отлучаться.

Не поехал я, боясь, кроме всего прочего, объяснений с Тересой и возможной ее нескромности… О, женщины умеют молчать, но неожиданно, когда нет опасности или им кажется, что ее нет, язык у них развязывается, и, сами того не желая, они накидывают вам петлю на шею.

– Речь идет о Тересе, – продолжал я. – Вы хорошо знаете, что мы давно любим друг друга, еще с тех пор, когда были детьми. Дадите ли вы согласие на наш брак?

– Ну конечно, сынок! Только этого я и хочу, и как можно скорее!

Он обнял меня, взволнованный и растроганный.

– Как можно скорее, боюсь, не удастся. Думаю, лучше отложить свадьбу до начала будущего года. Мои дела еще не очень ясны, да и доходы не так велики, пока не разрешится вопрос с фермой.

– Скоро он разрешится. И сам я достаточно богат, чтобы вы ни в чем не нуждались.

– И еще одно: мне нужно создать себе положение, я не могу ни на минуту оставлять политическую деятельность, если хочу сделать карьеру. Я должен постоянно посещать общество, комитеты, клубы, правительство провинции, законодательную палату. Все складывается очень хорошо. Но, – имея в виду злосчастную перспективу революции в Буэнос-Айресе, а возможно и гражданской войны, – если я теперь женюсь, мне придется или покинуть свою женушку, или не исполнить долг, возложенный на меня моим постом а моей партией…

– Когда же в таком случае?

– О, в будущем году, не позже. В будущем году и положение страны, и мое собственное станет совершенно ясным.

Искра подозрения промелькнула в глазах дона Ихинио. Ему показалось странным, – и он мне это сказал, – что, решив жениться, я откладываю дело в долгий ящик, не проявляя пылкого юношеского нетерпения. Вполне естественно, что раньше я колебался; но когда решение уже принято, отсрочки становятся менее понятны. Что ж! Сам он действовал бы по-другому, и в его время люди женились, не задумываясь о революциях. Но кому что нравится!..

– Итак, пусть в будущем году. Напиши Тересе. Я сам передам ей письмо, чтобы посмотреть на ее лицо.

Написать Тересе! Всегда я боялся написать хоть слово, способное меня скомпрометировать, и последнее мое письмо потребовало чудес изобретательности. Я выпутался из положения наилучшим образом.

– Она и так все знает, – сказал я. – Она знала об этом еще до того, как я поехал в город.

– Ах, плутишки!.. И как ловко все скрывали!

Весь день он провел со мной, строя планы, воздушные замки, словно женихом был он. Мы будем царить в Лос-Сунчосе, в городе, в самом Буэнос-Айресе, где Тереса, когда придет время, будет блистать как королева…

Тут у меня вырвалась реплика, которая значительно позже привела к неожиданным последствиям.

– Об этом и не думайте, старина, – сказал я. – Тереса чересчур скромна, чтобы блистать в Буэнос-Айресе. Я сейчас оттуда и должен предупредить вас, что женщины там воспитаны совсем по-другому, это настоящие сеньоры, не чета невежественным девицам из наших провинциальных поселков.

Он пристально посмотрел на меня, не произнеся ни слова, как будто мои слова глубоко поразили его, и на этом наша беседа закончилась.

Через несколько дней из письма Тересы я узнал обо всем, что произошло после приезда дона Ихинио. Вне себя от радости, старик сообщил дочери, что я прошу ее руки. Но когда он добавил, что свадьба состоится в будущем году, она, не выдержав, закричала:

– Как в будущем году! Это невозможно, невозможно! Надо гораздо раньше!..

Встревоженный старик, хотя и не догадывался об истинном значении ее слов, стал расспрашивать, умолять, угрожать и в конце концов узнал правду. Гнев его был неописуем. Он хотел тут же вскочить в седло, поучаться в город и притащить меня «за ухо», чтобы заставить жениться немедленно или убить меня, как пса, если я вздумаю сопротивляться. Так бы он и сделал, не хвати его апоплексический удар, свалив на землю в тот самый момент, когда он затягивал подпругу на своем рыжем коне. Не говорил ли я, что женщины, всегда столь сдержанные, неизбежно выдают свои тайны в минуту волнения? Но в конце концов эта горькая пилюля рано или поздно его не миновала бы. К счастью, благословенный удар полностью изменил ход событий, а иначе дон Ихинио женил бы меня, как бог свят; женил или убил, не потеряй он сознания и не проведи долгое время в постели, пользуясь пиявками, горчичниками, кровопусканиями и прочими средствами провинциальной терапии того времени.

Последующие письма Тересы меня успокоили. Ухаживая за стариком, как сиделка, она благодаря его временной слабости, отцовской любви и вере в мою рыцарскую честь, сумела смягчить его гнев и уговорила не затевать ссору. Что сделано, то сделано. Следовало как можно тщательнее скрывать ее ошибку; когда мы поженимся, а это произойдет немедленно, мы надолго отправимся в путешествие – в Чили, в Европу, в Парагвай, куда угодно – и вернемся с ребенком, тут уж никто ничего не скажет. Но старик «хотел поговорить со мной, выучить меня уму-разуму, потребовать гарантий, что я сдержу слово, а не то и женить без проволочки. Это было бы лучше всего!». Мысли о мести, о крови он пока что оставил; однако опасность лишь сменила личину: женитьба была неизбежна, если только я не хотел почувствовать на себе тяжелую руку дона Ихинио или. напротив, дать ему почувствовать свою. Но это могло вызвать ужасающий скандал, привлечь к нам все взгляды и неизбежно повредить моему будущему; ведь, если ошибки, а то и преступления, не получившие огласки и не затрагивающие приличий, в провинции легко прощают и даже забывают, то уж того, кто дерзко нарушил установленный общественный порядок, постигнет всеобщее и беспощадное осуждение.