Патриарх Ламех, прослышав об ангелах, которые соблазняют женщин, и видя, что его новорожденный сын наделен необыкновенным физическим обликом (от таких союзов, согласно Библии, якобы рождались гиганты), усомнился в непорочности своей супруги, о чем потребовал сведений у ее родных, однако был тотчас успокоен самой его женой, напомнившей ему о «наслаждении», которое он доставил ей в супружеских объятиях (Апокриф Бытия, 2:1-18).

Однако в мифе о девственном зачатии Марии накладываются друг на друга элементы, которые никакой палестинский еврей не смог бы принять, как, например, вмешательство «духа» бога в качестве того, кто зачал. Кстати сказать, в еврейском языке термин, означающий «дух», хенского рода — «руах», и никоим образом религиозная фантазия семита не могла бы преодолеть это лингвистическое препятствие. Это настолько очевидно, что в некоторых апокрифических христианских текстах иудаистско-го происхождения первое представление о божественной троичности, которое присуще почти всем религиям (естественно, что наиболее простой тип человеческой семьи проецируется на небеса, где все отношения подобны земным), оформляется как троица «Отца, Сына и Матери». «Дух», следовательно, является женским началом. В Евангелии евреев, цитируемом Оригеном, мы видим Иисуса, вырванного из этой триады и вознесенного на небо. Мухаммед, который получил представление о христианстве от групп религиозных раскольников, рассеянных по окраинам Аравии, и не мыслил иного толкования христианской концепции троичности.

Евангелия сообщают и другую версию сверхъестественного происхождения Иисуса, плохо согласующуюся с первой: он якобы стал «сыном бога» только в момент крещения в Иордане. В момент, когда «дух» опустился на него в образе голубки, некий голос свыше провозгласил: «Ты сын мой возлюбленный; в тебе мое благословение. Тебя сегодня я породил». Эти последние слова были затем вычеркнуты из официального текста евангелия (Лука, 3:22). Но они сохранились в одном из самых значительных манускриптов V в., в кодексе D, который содержит так называемую «западную версию», и в некоторых малых кодексах, не считая многих цитат отцов церкви. Согласно Епи-фанию (IV в. н. э.), эти слова еще можно было прочитать в Евангелии эбионитов, а в несколько иной форме — в Евангелии назореев, как о том свидетельствуют два места из него, упомянутые Иеронимом. Эбиониты («бедные») верили также, что именно мать и братья побудили Иисуса креститься.

Практически же Мария не фигурирует в евангелиях после рассказа о рождении Иисуса. Она вновь появляется в момент смерти сына вместе с Марией Магдалиной, которую недавно открытое Евангелие от Филиппа именует «женой Иисуса». В различных случаях Иисус, по-видимому, прямо отвергает свою семью: «…вот матерь моя и братья мои», — заявляет он, указывая на своих учеников (Марк, 3:34). В другом месте, еще более обескураживающем, «свои» пытаются силой водворить его в дом, утверждая, что «он вышел из себя» (Марк, 3:21). Это достаточно принижающее отношение евангелий к родителям и родственникам мессии, оказывается, имеет прецедент в еврейской литературе Мертвого моря. В «Гимне II» «учитель праведности» сетует: «Мой отец не знал меня, и моя мать меня покинула». Это не лишенные значения детали.

В Апокалипсисе Иоанна, названного в Библии «возлюбленным учеником», которому Иисус якобы поручил свою мать, стоя у креста, чудесное рождение мессии представлено в терминах астрального культа: роженица, «жена, облаченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд» (Откров., 12: 1) уже не имеет человеческих черт.

В культе Марии детали жизни богородицы впоследствии умножались, однако с определенным запозданием; Легенда поместила ее в Эфес, где она и была взята на небо. Этот город был известен издревле покровительством главного женского божества — Артемиды, и песнопения в честь Девы Марии почти дословно повторяют литании во славу богини Исиды, частично сохранившиеся в рукописях на папирусе («Звезда в море», «Покровительница мореплавателей», «Утренняя звезда», «Царица земли», «Води-тельница войска»). Дискуссии V в. о справедливости либо необоснованности присвоения Марии титула богоматери завершились долго оспаривавшейся победой более жестких формул поклонения ей.

Согласно новой доктрине, богоматерь не могла быть рождена в первородном грехе, который тяготеет над всеми смертными от Адама до наших дней. Уместно напомнить, поскольку это отнюдь не ясно даже для верующих, что догма «непорочного зачатия» не имеет ничего общего с девственным рождением Иисуса, а подразумевает непорочное рождение самой Марии: в отличие от людей, которых грех Адама сделал подверженными смерти, Мария не могла умереть, и ее тело должно было быть взято на небо.

Для процесса отчуждения, который совершается во всяком религиозном движении, типичен факт фиксации всего этого материала веры в культе и обряде и его последующей разработки в вероучении. Действительно, католическая церковь признала в качестве догмы «непорочное зачатие» только в 1854 г. при Пие IX, который использовал эту догму как вызов иррационализма светскому либерализму XIX в. Догма же о вознесении Марии на небо была признана почти столетием позже, в 1950 г., по инициативе другого папы, который умел маневрировать оружием сверхъестественного в политической и социальной борьбе. Это случилось через год с небольшим после обличения им марксизма в 1949 г.[29] Показательна эта связь между догматикой и политикой: для Пия XII коммунисты и социалисты заняли место либералов XIX в.

Вероучение, с присущей ему «логикой» иррационализма, которая претендует на ориентацию чаяний верующих, включает и реконструкцию жизни Иисуса, которая развертывается как цепь беспрестанных противоречий, с огромным трудом сплетенных в нить одного связного рассказа.

Из всех евангелий лишь Евангелие от Луки пытается привести некоторые сведения относительно начала проповеднической деятельности Иисуса, связывая ее с Иоанном Крестителем; «В пятнадцатый же год правления Тиверня кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахом итской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе…» (Лука, 3:1–2).

Эти данные, почерпнутые в лучшем случае из сочинений Иосифа Флавия, предназначены придать определенность рассказу о последнем периоде жизни мессии. Однако надуманный характер этого отрывка ни для кого не секрет: другие евангелисты о нем не ведают, а различные версии общественной миссии Иисуса безжалостно противоречат друг другу.

Согласно синоптическим евангелиям, этот период не должен был быть столь продолжительным; в соответствии с четвертым евангелием, он длился не менее трех лег. Предание, на которое откликается Иоанн, рисует Иисуса, которому еще нет 50 лет (8:57); в другом месте при помощи весьма запутанных доводов ему приписывают 46 лет, но цифра выглядит столь спорной (если думать только об Иерусалимском храме), что евангелист указывает: речь идет не о храме, а о теле Иисуса (2:20–21). Иреней, писавший свои сочинения во второй половине II в., отмечает, что проповедь Христа продолжалась приблизительно до пятидесятого года его жизни. Конечно, Евангелие от Луки, в котором сказано, что «Иисус, — начиная свое служение, был лет тридцати» (Лука, 3: 23), не было еще известно во всех общинах, по крайней мере в его современной форме, так как, согласно синоптическим евангелиям, от крещения в Иордане Иисуса до его смерти прошло много времени.

Неясности и противоречия накапливались и наслаивались друг на друга.

В соответствии с первыми тремя евангелиями, Иисус «спускался» один только раз из Галилеи в Иерусалим. В Евангелии от Иоанна таких путешествий становится три, если не больше. Титул правителя присвоен Понтию Пилату Иосифом Флавием; Тацит скажет, напротив, «прокуратор», то есть представитель легата Сирийской провинции, к которой в 6 г. н. э. была присоединена Иудея. Недавно в Иерусалиме была открыта надпись, которая ассоциирует имя Пилата с именем Тиберия и называет его «префектом»: таково единственное неопровержимое свидетельство во всей этой неразберихе. Даже историки императорской эпохи уже через столетие были не в состоянии вспомнить точное звание Понтия Пилата.