– Я займусь этим, Адам. Ты хочешь, чтобы я на что-нибудь обратил особое внимание?

– Проклятье! Иногда ты выражаешься совсем как американец, – сказал Прескотт.

– Ничего особенного я сейчас не имею в виду. Я просто хочу быть уверен, что мы будем видеть его на ход вперед, а не он нас.

– Я буду считать своим долгом обращать особое внимание на выполнение им своих обязанностей, – сказал Берген.

– Постарайся, Хаб. И, кстати, ты можешь проверить слух, что ребята Делакура потопили несколько плавучих гробов со всеми, кто был на борту.

– Да? Я не слышал этого, Адам. Это что-то новое?

– Это только что выплыло наружу. Ну что ж, приятно было поговорить с тобой, Хаб. Если все будет чисто, мы еще вернемся к той партии в гольф.

Они прервали соединение.

Берген достал свою собственную копию приказов Делакура, дважды перечитал их. Они были достаточно прямолинейными.

«Если вы войдете в физический контакт с лицом из Запретной зоны, ваши собственные люди убьют вас или высадят на побережье, где местное население сделает эту же работу за нас».

Вот этот параграф, например. Смысл его трудно понять неправильно.

Берген сидел и думал о Делакуре. Совершенно ясно, что адмирал рассматривает свою проблему, как охоту на оленей среди бухт и фьордов этого скалистого побережья.

Игра?

Если это так, то смерть – расплата за проигрыш.

«…та же проблема, что и у римлян, но с современными орудиями».

Орудия? Делакур считает крейсеры и все остальное орудиями? Всю эту огневую мощь? Что ж, может быть, он и прав. Наверное, Цезарь рассуждал так же.

А что общего имеют плавучие гробы с обеспокоенностью Прескотта?

Бергену не хотелось думать о плавучих гробах, но избежать этого сейчас было нельзя. Имеет ли какое-либо значение в глобальном смысле, если люди Делакура потопили несколько таких судов с их пассажирами? В моральном плане, да, имеет значение, но… сами эти суда были необходимостью. Один Бог знает, что еще придумает Безумец. Ему требуется подчинение. Ирландцы должны все вернуться в Ирландию, ливанцы – в Ливию, а англичане – на свой маленький остров.

Это было полным безумием.

От поступающих докладов Бергену делалось плохо. Толпы, преследующее бедных изгнанников, – французские толпы, мексиканские толпы, японские толпы… Даже в Китае и Австралии и, наверное, повсюду в других местах. Боль и страх были такими ужасными, что трудно обвинить в этом кого-либо.

Телевизионные передачи о принудительных погрузках на корабли вызывали слезы у Бергена. Он знал, что по всему миру были распространены случаи героического неповиновения: младенцев, женщин и детей прятали… но истерия и дикость – самоубийства, убийства, линчевание – были доминирующими.

А мы-то считали себя цивилизованными.

Плавучие гробы – каждую женщину на борту посылали домой на верную смерть. И потом были истории – изнасилования, пытки… Плавающие тюрьмы пришлось поставить на якорь вдали от берега, куда они направлялись; пассажиров перевозили на берег в маленьких лодках под огнем орудий.

Генеральный секретарь содрогнулся.

Такое большое число самоубийств понятно.

Может быть, потопить эти суда было бы милосердием.

Вздохнув, Берген включил низенькую настольную лампу, стоящую на краю стола, и отрегулировал ее свет так, чтобы он падал на рабочий блокнот. Действуя методично, он придвинул блокнот и написал краткие указания своему помощнику. Необходимо тщательно рассмотреть поведение Делакура.

Закончив писать указания, он положил ладони на блокнот и заставил себя думать о приоритетах. Саудовская Аравия и Израиль – номер первый. Огненное кольцо или кобальтовая пыль? Он боялся, что в этом случае вытаскивания кроликов из шляп не будет. Что бы они ни сделали, результатом будет монументальная неразбериха. Другое изречение Киссинджера само пришло на ум Бергену:

«Трудности на Ближнем Востоке возникли не потому, что стороны не понимали друг друга, а потому, что, в некоторых отношениях, они понимали друг друга слишком хорошо».

Кобальтовая радиоактивность наверняка распространится дальше. Американские эксперты допускали это. Если при этом станет невозможным использование саудовской нефти, то заполнят ли Советы образовавшийся вакуум, как они намекнули?

У Бергена возникло желание истерически засмеяться и сказать: «Настройтесь на нашу волну завтра в это же время».

Ни одна самая пресная американская мыльная опера не могла придумать такой глобальной катастрофы.

Его охватила дрожь ярости. Почему Генеральный секретарь должен нести ответственность за такие ужасные решения? Это слишком много! И здесь ему пришлось допустить, положа руку на сердце, что не он один несет ответственность. Система принятия решений работала в нынешние времена иначе.

Внезапно он повернулся к красному телефонному аппарату, достал его из открытого ящика и поставил на стол, одновременно включив сложное шифровальное оборудование.

При первом же звонке отозвался офицер связи Военно-Морских сил США. Он представился как лейтенант Эвери.

– Могу я поговорить с президентом? – спросил Берген.

– Один момент, сэр. Он в Кемп-Девиде.

Голос президента звучал настороженно и заинтересованно.

– Что-нибудь новое, Хаб?

Все еще фамильярный тон. Хорошо.

– Адам, я забыл спросить, обсуждали ли вы с русскими ваше кобальтовое предложение, когда они звонили.

– О, я рад, что ты поднял этот вопрос. – Голос Прескотта вовсе не звучал радостно. – По этому вопросу у них возникли большие разногласия с Китаем. Китайцы поддерживают наше предложение.

– Адам, если мы решимся на кобальт, можем ли мы объявить, что весь воздушный транспорт мира готов к организованной перевозке израильского населения в Бразилию?

– Это огромный кусок работы, Хаб.

– Но мы сможем его выполнить?

– Мы можем объявить, но это может оказаться неправдой.

– Мы должны сделать все возможное. Евреи слишком пострадали. Мы не можем их бросить.

– Так, как мы поступили с греками, киприотами и некоторыми другими народами.

– У этих других народов не было атомного оружия.

– Это звучит слишком расчетливо, – сказал Прескотт.

– Я не это имел в виду. Мы должны заниматься неотложными делами по приоритетной системе, которую мы оба понимаем очень хорошо. Ты выполнишь свою часть этой работы, Адам?

– Коллективная ответственность, – сказал Прескотт.

– Именно это я и имею в виду, Адам.

– Я сделаю все, что смогу, Хаб.

Когда президент отложил телефонную трубку в комнате своего домика в Кемп-Девиде, то взглянул на Чарли Турквуда, который стоял у камина, спиной к огню.

– Этот сукин сын Берген только что нанес ответный удар, – сказал Прескотт. – И чертовски болезненный.

Металлический кузов грузовика холодил кожу Джона. Он съежился, охватил руками грудь, но движение грузовика бросало его из стороны в сторону, а холодный ветер продувал брезентовое покрытие кузова. Они раздели его догола на пароме в Кинсейле, поделив между собой одежду и содержимое его рюкзака, ругаясь из-за шести плиток французского шоколада.

Кевин О'Доннел остался равнодушным ко всему этому, однако он оставил себе деньги и бельгийский пистолет.

– Почему вы так поступаете? – спросил Джон.

– Потому что мы добрые люди, – сказал Кевин О'Доннел. – Мы убиваем всех, кого схватим в пределах пятисот метров от берега.

– Даже если они подошли со стороны моря?

– Ну, ты ведь разочаровал меня и ребят, американец. Мы ожидали, что будут люди с другого плавучего гроба, может быть, пара хороших бабенок.

Один из тех, кто раздевал Джона, сказал:

– Теперь немногие женщины могут пережить путешествие.

Они закончили с ним, забрав даже ботинки и носки. Он стоял, обхватив себя руками и дрожа на холодном пароме.

– Будь доволен, что мы оставляем тебе жизнь, американец, – сказал Кевин О'Доннел. – Ну, запрыгивай, янки. Давайте его в грузовик, ребята. И на этот раз принеси с собой что-нибудь получше.