-- Это не совсем так,-- сказал Уизерби.-- Я поступил на работу в одну большую фирму.-- Он назвал ее Госдену, и тот понимающе, с серьезным видом кивнул, давая ему понять, с каким уважением относится к их заметным достижениям.-- Я занимаюсь всякой мелочевкой.

-- Все в свое время,-- весело заметил Госден.-- Значит, вы один из тех молодых людей, которые заталкивают нас, несчастных нью-йоркцев, в эти холодные, поблескивающие стеклом клетки.

-- Ну, я не так уж молод,-- возразил Уизерби, мрачно размышляя о том, что это на самом деле так. А этот Госден мог быть старше его лет на десять -- самое большее. Он допил свой стакан. Ему не нравились манеры Госдена -он был человеком словоохотливым, навязчивым, женоподобным, и от этого Уизерби было не по себе.-- Ну,-- сказал он, вытаскивая бумажник,-- думаю, мне...

-- Ах, прошу вас, не уходите...-- попросил Госден. В его голосе чувствовались тревожные, мучительные нотки, и это Уизерби удивило.-- Если вы уйдете, Джиованни немедленно уберет все бутылки под замок и тут же выпроводит меня. Выпьем еще. Прошу вас. И вы со мной тоже. Сейчас ведь так поздно. Идти некуда.

-- На самом деле мне...-- начал было Уизерби. Но тут он перехватил странный, настоятельный взгляд Джиованни, словно тот хотел передать ему какое-то экстренное сообщение. Бармен быстро налил второй стаканчик виски для Уизерби, бурбона для Госдена и не пожалел того же напитка для себя.

-- Ну, вот,-- сказал Госден, сияя от удовольствия.-- Так-то оно лучше. Не подумайте только, мистер Уизерби, что я такой человек, который слоняется здесь постоянно, угощая выпивкой за свой счет всех подряд. На самом деле -я скряга, просто невозможный скупердяй, в чем постоянно меня упрекает жена, ей это, конечно, не нравится.

Он церемонно поднял свой стакан. Его длинная, узкая рука дрожала, и, глядя на нее, Уизерби подумал, уж не пьяница ли он.

-- За эти холодные, красивые, пропитанные одиночеством стеклянные небоскребы города Нью-Йорка,-- произнес Госден свой тост.

Они выпили. Джиованни расправился со своим стаканчиком одним залпом, он сразу его вымыл, насухо вытер до блеска, не меняя обычного выражения на лице.

-- Мне здесь так нравится,-- сказал Госден, с довольным видом оглядывая тусклые лампы и картины с изображениями лигурийского побережья, плотно развешанные на стенах.-- Это уютное местечко вызывает у меня особые воспоминания: однажды, холодным зимним вечером, я сделал здесь предложение своей жене,-- торопливо добавил он, словно опасаясь, как бы Уизерби не заподозрил его в том, что он не здесь сделал предложение своей жене.-- Мы сюда с тех пор не так часто приходили.-- Он печально покачал головой.-- Не знаю, право, почему. Может, потому, что жили в другом конце города.-- Он потягивал выпивку, скосив глаза на картину в самом конце бара, на которой были изображены море и горы.-- Мне всегда хотелось свозить жену в Нерви1. Чтобы посмотреть там на храм,-- мечтательно сказал он,-- "Золотую ветвь". Но, как говорят французы, "hiles!" -- увы, мы так туда и не поехали. Я, конечно, самым глупым образом успокаивал себя: мол, еще есть время впереди, можно совершить такое путешествие и на следующий год. Но ведь, как я уже сказал, мое скопидомство нашептывало мне, что придется пойти на большие, просто неподъемные расходы...

Он снова, пожав плечами, занял знакомую позу ясновидящего. Обхватив свой стакан ладонями, он внимательно изучал его содержимое.

-- Скажите мне честно, мистер Уизерби,-- спросил он ровным, обычным, абсолютно спокойным тоном,-- вам когда-нибудь приходилось убивать человека?

-- Что-что? -- вздрогнул от неожиданности Уизерби, думая, уж не ослышался ли он.

-- Вы когда-нибудь убивали человека? -- Госден в третий раз издал свой свистящий смешок.-- По сути дела, такой вопрос может звучать довольно часто по самым различным поводам. В конце концов, в нашем городе немало свободно разгуливающих лиц, которые когда-то убили человека: полицейские, несущие свою патрульную службу, безрассудные водители, боксеры, доктора и медсестры, с их самыми благими намерениями в жизни, дети с пневматическими ружьями, грабители банков, бандиты, солдаты, принимавшие участие в этой великой войне...

Уизерби бросил осторожный взгляд на Джиованни. Тот молчал, но по выражению на лице бармена он понял, что тот не прочь, чтобы он исполнил прихоть другого клиента, ублажил его.

-- Ну,-- начал Уизерби,-- я воевал...

-- В пехоте, штыком,-- подсказывал ему Госден своим совершенно другим голосом -- любопытным, неравнодушным, в котором не было и следа женоподобия.

-- Я служил в артиллерии,-- продолжал Уизерби,-- в батарее 105-миллиметровых орудий. Думаю, можно в таком случае сказать...

-- Отважный, смелый капитан,-- все подсказывал Госден, улыбаясь,-глядя в бинокль, приказывает открыть огонь из боевых орудий по штабу противника.

-- Нет, не совсем так,-- сказал Уизерби.-- Мне тогда было только девятнадцать, я был рядовым, одним из заряжающих. Большей частью приходилось работать лопатой. Окапываться.

-- Тем не менее,-- настаивал на своем Госден,-- можно сказать, что вы своими усилиями этому способствовали, то есть, благодаря им, люди гибли.

-- Ну,-- продолжал Уизерби,-- мы произвели немало выстрелов. Где-то, вероятно, в зоне поражения в результате были убиты люди.

-- Прежде я был страстным охотником,-- сказал Госден.-- Ну, когда был мальчишкой. Я вырос на юге. Если быть точным,-- в Алабаме, хотя я горжусь тем, что об этом никто не догадается по моему акценту. Однажды я подстрелил рысь.-- Он все цедил свой напиток.-- В конце концов, я почувствовал внутреннее отвращение из-за того, что отнимаю жизнь у животных. Хотя я не испытывал таких же чувств по отношению к птицам. Вам не кажется, что в птицах есть какая-то враждебность, что она существовала до появления на земле человека? Что скажете, мистер Уизерби?

-- Я как-то над этим не задумывался,-- признался Уизерби, уверенный в том, что его собеседник уже пьян, и теперь приходилось только гадать, когда тот, соблюдая приличия, отсюда уйдет и ему не придется ставить ему ответный стаканчик.

-- Когда лишаешь жизни человека, то, вероятно, испытываешь момент высочайшей экзальтации,-- сказал Госден,-- после чего тебя окатывает холодная волна малодушного, неискоренимого стыда. Ну, например, на войне, когда вы общались со своими друзьями, солдатами, такой вопрос наверняка возникал...