- Плохим, брат, кончатся все эти твои бабьи истории! - вздохнул я.
- А пусть...
И, немного подумав, Савка прибавил:
- Я говорил бабам, не слушаются... Им, дурам, и горя мало!
Наступило молчание... Потемки, между тем, всё более сгущались, и предметы теряли свои контуры. Полоска за бугром совсем уже потухла, а звезды становились всё ярче, лучистее... Меланхолически-однообразная трескотня кузнечиков, дерганье коростеля и крик перепела не нарушали ночной тишины, а, напротив, придавали ей еще большую монотонность. Казалось, тихо звучали и чаровали слух не птицы, не насекомые, а звезды, глядевшие на нас с неба...
Первый нарушил молчание Савка. Он медленно перевел глаза с черной Кутьки на меня и сказал:
- Вам, барин, я вижу, скучно. Давайте ужинать.
И, не дожидаясь моего согласия, он пополз на животе в шалаш, пошарил там, причем весь шалаш затрепетал, как один лист; потом он пополз назад и поставил передо мной мою водку и черепенную чашку. В чашке были печеные яйца, ржаные лепешки на сале, куски черного хлеба и еще что-то... Мы выпили из кривого, не умевшего стоять стаканчика и принялись за еду... Серая, крупная соль, грязные, сальные лепешки, упругие, как резина, яйца, но зато как всё это вкусно!
- Живешь бобылем, а сколько у тебя добра всякого, - сказал я, указывая на чашку. - Где ты его берешь?
- Бабы носят... - промычал Савка.
- За что же это они тебе носят?
- Так... из жалости...
Не одно только меню, но и одежда Савки носила на себе следы женской "жалости". Так, в этот вечер я заметил на нем новый гарусный поясок и ярко-пунцовую ленточку, на которой висел на грязной шее медный крестик. Я знал о слабости прекрасного пола к Савке и знал, как он неохотно говорил о ней, а потому не продолжал своего допроса. Да и к тому же не время было говорить... Кутька, которая терлась около нас и терпеливо ожидала подачки, вдруг наострила уши и заворчала. Послышался отдаленный, прерывистый плеск воды.
- Кто-то бродом идет... - сказал Савка.
Минуты через три Кутька опять заворчала и издала звук, похожий на кашель.
- Цыц! - крикнул на нее хозяин.
В потемках глухо зазвучали робкие шаги, и из рощи показался силуэт женщины. Я узнал ее, несмотря даже на то, что было темно, - это была Агафья Стрельчиха. Она несмело подошла к нам, остановилась и тяжело перевела дыхание. Запыхалась она не столько от ходьбы, сколько, вероятно, от страха и неприятного чувства, испытываемого всяким при переходе в ночное время через брод. Увидев возле шалаша вместо одного двоих, она слабо вскрикнула и отступила шаг назад.
- А... это ты! - произнес Савка, запихивая в рот лепешку.
- Я... я-с, - забормотала она, роняя на землю узелок с чем-то и косясь на меня. - Кланялся вам Яков и велел передать... вот тут что-то такое...
- Ну, что врать: Яков! - усмехнулся Савка. - Нечего врать, барин знает, зачем ты пришла! Садись, гостьей будешь.
Агафья покосилась на меня и нерешительно села.
- А уж я думал, что ты не придешь нынче... - сказал Савка после продолжительного молчания. - Что ж сидеть? Ешь! Или нешто дать тебе водочки выпить?
- Выдумал! - проговорила Агафья. - Пьяницу какую нашел...
- А ты выпей... Жарче на душе станет... Ну!
Савка подал Агафье кривой стаканчик. Та медленно выпила водку, не закусила, а только громко дунула.
- Принесла что-то... - продолжал Савка, развязывая узелок и придавая своему голосу снисходительно-шутливый оттенок. - Баба без того не может, чтоб чего не принесть. А, пирог и картошка... Хорошо живут! - вздохнул он, поворачиваясь ко мне лицом. - Во всей деревне только у них еще и осталась с зимы картошка!
Впотьмах я не видел лица Агафьи, но, по движению ее плеч и головы, мне казалось, что она не отрывала глаз с лица Савки. Чтобы не быть третьим лицом на свидании, я решил пойти гулять и поднялся. Но в это время в роще неожиданно соловей взял две нижние контральтовые ноты. Через полминуты он пустил высокую, мелкую дробь и, испробовав таким образом свой голос, начал петь. Савка вскочил и прислушался.
- Это вчерашний! - сказал он. - Постой же!..
И, сорвавшись с места, он бесшумно побежал к роще.
- Ну, на что он тебе сдался? - крикнул я ему вслед. - Оставь!
Савка махнул рукой - не кричите, мол - и исчез в потемках. Когда хотел, Савка был прекрасным и охотником и рыболовом, но и тут его таланты тратились так же попусту, как и сила. Для шаблона он был ленив, а всю свою охотничью страсть отдавал пустым фокусам. Так, соловьев ловил он непременно руками, стрелял бекасинником щук, или стоит, бывало, у реки по целым часам и изо всех сил старается поймать большим крючком маленькую рыбку.
Оставшись со мной, Агафья кашлянула и провела несколько раз по лбу ладонью... От выпитой водки она уж начинала пьянеть.
- Как живешь, Агаша? - спросил я ее после продолжительного молчания, когда уж неловко было молчать.
- Слава богу... Вы же никому не рассказывайте, барин... - прибавила она вдруг шёпотом.
- Ну, полно, - успокоил я ее. - Какая же ты все-таки бесстрашная, Агаша... А если узнает Яков?
- Не узнает...
- Ну, а вдруг!
- Нет... Я раньше его дома буду. Он теперь на линии и воротится, когда почтовый поезд проводит, а отсюда слышно, когда поезд идет...
Агафья еще раз провела рукой по лбу и посмотрела в ту сторону, куда ушел Савка. Соловей пел. Какая-то ночная птица низко пролетела над самой землей и, заметя нас, вздрогнула, зашуршала крыльями и полетела на ту сторону реки.
Скоро соловей умолк, но Савка не возвращался. Агафья встала, беспокойно сделала несколько шагов и опять села.
- Да что же это он? - не выдержала она. - Ведь поезд не завтра придет! Мне сейчас уходить нужно!
- Савка! - крикнул я. - Савка!
Мне не ответило даже эхо. Агафья беспокойно задвигалась и опять встала.
- Мне уходить пора! - проговорила она волнующимся голосом. - Сейчас поезд придет! Я знаю, когда поезды ходят!
Бедная бабенка не ошиблась. Не прошло и четверти часа, как послышался далекий шум.
Агафья остановила долгий взгляд на роще и нетерпеливо зашевелила руками.
- Ну, где же он? - заговорила она, нервно смеясь. - Куда же это его унесла нелегкая? Я уйду! Ей-богу, барин, уйду!
Между тем шум становился всё явственней. Можно уж было отличить стук колес от тяжелых вздохов локомотива. Вот послышался свист, поезд глухо простучал по мосту... еще минута - и всё стихло...